— Эта волосатая карла — Сидор? Что же с ним стало?
— Ничего не стало. Живет и не тужит. Обыкновенный, естественный процесс перехода человеческого организма из одной формы в другую.
— Какой еще процесс? — не понимает Юрий Дмитриевич. — Какой переход?.. Сознайся, ты меня разыгрываешь? Откуда ты выписал этого уродца? Наверняка ты взял его в каком-нибудь экспериментальном институте генетики. Я у них видел подобные экземпляры. Но, надо тебе сказать, столь мерзостную особь я все-таки вижу впервые. И как ты решился на такое соседство?..
Юрий Дмитриевич ослабляет узел галстука, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки.
— Маловер ты, Дмитрич! Ох, маловер! Придется кое-что тебе продемонстрировать.
Плухов и Юрий Дмитриевич выходят на веселую зеленую лужайку, обрамленную березками, буками и орешником. Меж двумя буками натянут гамак, в котором спит Эныч.
— Степанчук! — зовет генерал. — Тьфу, черт… Евсюков! Из-за дерева выглядывает маленькая головка.
— Я!
— Позови Джугашхурдию.
— Есть!
— Дмитрич, как ты относишься к Джугашхурдии? Он ценный для тебя сотрудник? — спрашивает генерал.
— Такой же осел, как и все грузины, — говорит Юрий Дмитриевич. — Сам-то ты в этом еще не убедился?.. А почему ты спрашиваешь?
— Да вот, могу тебя от него избавить.
— Не понял. Каким это образом?
— Сейчас увидишь, — Плухов, подойдя к гамаку, осторожно толкает Эныча. — Эныч, проснись, пожалуйста… Работа есть… Дмитрич, только ты постарайся не волноваться. Побереги нервы, сердце. Они тебе еще пригодятся.
— За мое сердце ты не переживай, — Юрий Дмитриевич начинает раздражаться. — Не понимаю тебя, к чему вся эта клоу= нада?
— Дмитрич! — Пулхов с укоризненным видом разводит руками. — Ты за кого меня принимаешь? Мы с тобой не один пуд соли вместе съели. Я разве когда-нибудь позволял себе хоть одну пустую или бестактную выходку на твой счет? Тебя ждет очень важный и приятный сюрприз… А это, в гамаке, — мой сотрудник.
— Ну-ну, — скептически посматривая на Эныча, говорит Юрий Дмитриевич.
На лужайке появляются Евсюков и Джугашхурдия.
— Евсюков! — кричит генерал. — Пойди Сидора поторопи с коньяком! Опять у него, наверно, склероз разыгрался!.. Дмитрич, попроси товарища Джугашхурдию встать в центре полянки.
— Да зачем, Сергеич? Что за чудачества, в конце концов?
— Ну, пожалуйста, сделай. Это много времени не отнимет.
— Капитан Джугашхурдия, — говорит Юрий Дмитриевич. — Сделайте одолжение. Задержитесь ненадолго в центре лужайки.
Джугашхурдия останавливается. Недоуменно вертит головой. Плухов что-то шепчет на ухо Энычу.
— Юрый Дмытрыэвыч! — Джугашхурдия поглаживает усы. — Это зачэм? Хотытэ полюбоватса профылэм горца?
Юрий Дмитриевич осуждающе-вопросительно смотрит на Плухова. Тот улыбается ему.
Эн Энович поднимает голову.
— Джугашхурдия, — говорит он, — ЧУРКА ты ДЯДЬКОВА.
На лужайку выбегает Сидор с зажатой в одной из лап бутылкой коньяка. Минует горделиво возвышающийся посредине лужайки зачищенный от коры древесный обрубок с большим сучком. Подбежав к Плухову, отдает бутылку и исчезает.
— Сидор! — кричит генерал. — А стаканы? Уволю!
Юрий Дмитриевич медленно подступает к обрубку. Несмело тычет его носком ботинка.
— Евсюков! — зовет генерал. — Через пятнадцать минут приведешь музыканта.
…Юрий Дмитриевич не может сдержать дрожь. Он то останавливается, то снова принимается ходить перед Плуховым, который, прислонившись к березке, покуривает. В глазах Юрия Дмитриевича лихорадочный блеск.
— Ты, Петя, я уверен, сам не понимаешь… не видишь, какие перед нами перспективы открываются… Что Совдепия!.. Что соцлагерь!.. Что коммунизм!.. Бред сивой кобылы! Сказки для глупеньких!.. Что Земля!.. Что… Что… Дя-дя ты мой! Вся вселенная у наших ног!
Юрий Дмитриевич хватается за голову.
— Мы же можем сделать все! Все… Все-е-о-о-о!!!
Юрий Дмитриевич бежит по лужайке, подпрыгивает, бросает в воздух кулак. Несколько успокоившись, но продолжая дрожать, возвращается к Плухову.
— Прямо не верится… Петька, ну что ты стоишь?.. Плухов посмеивается.
— Ты думаешь, я не радовался? Мне тоже хотелось скакать козликом… Я, Барабан, как только разобрался, что к чему, так сразу о тебе вспомнил.
— Правильно сделал, — Юрий Дмитриевич с размаху хлопает Плухова по плечу, потом обхватывает его и трясет. — Да мы… Да мы с тобой… Мы…
— Да, Юрбан, — говорит Плухов. — Мы. Ну, ладно, пойдем пополдничаем, а потом обсудим детали.
— Ка-кой там полдник! Нет, ты все-таки ни черта не понимаешь!
— Пополдничать все-таки надо. Впереди у нас дел непочатый край, так что следует подкрепиться… Я думаю, сегодня же и начнем работу?
— Какие разговоры! Ты что!.. Эх, Петух! Какой ты все-таки человек! Ты мне сейчас дороже… дороже… дороже всего на свете! Дай, я тебя поцелую!
Юрий Дмитриевич сцепляет пальцы на затылке Плухова и крепко целует генерала в губы.
— Ладно, Юрбан. Ну, что ты, — Плухов утирает рот тыльной стороной кисти. — Помнишь, мы в школе стишок разучивали: «Мы с тобой родные братья. Я мужик, и ты мужик. Наши крепкие объятья — смерть и гибель для владык». Помнишь?
— Помню, — говорит Юрий Дмитриевич. Смахивает слезу. — А ты помнишь, Петух, как мы с тобой сидели в камышах у речки и мечтали?
— Помню.
— А помнишь, в общежитии нам приходилось спать в одной кровати?
— Помню. Все помню.
— Эх! — восклицает Юрий Дмитриевич. — Это чудо, Петух! Это просто чудо!
— Согласен, Юрбан. А помнишь фронт? Недосыпали, недоедали, и все теперь оказалось не зря.
— Не зря, Сергеич, не зря!
— А помнишь, Юрбан, печеную картофелину?
— Эх… Даже страшно становится, как представлю, что нас ожидает. Даже стр-р… стр-р-рашно… Не смотри на меня так! У тебя страшное лицо. Черты как будто бы твои и не твои… И все это страшно. Бездна какая-то и в тебе, и во мне, и во всем…
— У тебя тоже лицо не лучше, — Плухов смеется. — Мы сейчас в таком состоянии, что это не удивительно. Нам надо успокоиться. Трезво обо всем поговорить. Составить план.
— Да. Да. — соглашается Юрий Дмитриевич. — Надо успокоиться. Ты прав. Надо взять себя в руки. Надо спокойнее… Иначе сгоришь… Ну вот, я, кажется, успокоился. Дрожь прошла… Плухов отталкивается спиной от березки.
— Пойдем, пойдем, Юрбан. Пойдем, дружище.
Друзья пересекают лужайку, выходят на дорожку, ведущую к дому. Под ногами мягко шуршит песок. Упоительный запах свежей травы наполняет легкие. Стрекот кузнечиков переплетается с птичьим гомоном. Ветки сирени трогают плечи. Солнце, пробиваясь сквозь листву, ласкает лица.
