склоняясь, уступала им дорогу. Прекрасная незнакомка величественно плыла под руку с благородным рыцарем — светла и легка, словно богиня весны на крыльях Зефира.
Когда умолкла музыка, граф Конрад предложил своей возлюбленной испить освежающий напиток, провел ее в соседний зал и здесь тоном хорошо воспитанного придворного стал рассыпаться в восхищении перед ее красотой, как делал он это днем раньше; но не прошло и минуты, как чопорный светский язык невольно уступил место страстному объяснению в любви. Матильда выслушала его признание с застенчивой улыбкой; ее трепещущее сердечко и разгоревшиеся щечки выдали затаенную радость, и, когда она не могла уже более сдерживать свое волнение, она нежно обратилась к рыцарю: «Ваши слова тронули мое сердце, благородный рыцарь; мне очень приятно было слушать вас и вчера и сегодня, но женскому сердцу, право, они не достаточны. Как я могу принять ваше предложение, если вы, будучи тамплиером, дали обет безбрачия? Я не склонна думать, что в ваших намерениях обманом опорочить мою честь, но если вы не сможете объяснить мне эту двусмысленность, то считайте, что напрасно потеряли со мной свое драгоценное время».
На что рыцарь отвечал ей со всею серьезностью, на какую был способен: «Вы говорите, как приличествует рассудительной и добродетельной девушке; потому я обязан без обмана и хитрости удовлетворить ваше требование. Вы должны знать, что, когда я вступил в орден тамплиеров, мой брат и наследник нашего рода, Вильям, был еще жив. Безвременная смерть настигла его, и с той поры я получил всемилостивейшее разрешение отступить от данной мною клятвы с тем, чтобы род моих предков не угас; и потому я свободен в своем желании выйти из ордена. Но смею уверить, что никогда, за всю свою жизнь, я не помышлял оставить его до той самой минуты, пока не встретил вас. Мое сердце переменилось; я убедился, что вы и никто другой предназначены мне небесами, и, если вы сейчас не откажете мне в своей руке, ничто, кроме смерти, не сможет разлучить нас». Его объяснение несказанно обрадовало Матильду, однако она ему так отвечала: «Благородный рыцарь, ваше желание слишком поспешно, и как бы вам потом не пришлось пожалеть о своем решении. Те, кто второпях предлагают руку и сердце женщине, обыкновенно находят удобный случай, чтобы раскаяться в своем поступке. Я совершенно вам незнакома, вы меня видели всего два раза и ничего не можете знать ни о моем положении, ни об обстоятельствах, которые меня сюда привели. Может быть, вы обманулись и приняли меня за другую, ослепнув от одолженного сияния моих одежд? Не подобает благородному рыцарю вашего ранга так легкомысленно раздавать свои обещания. Помните, что обязательство дворянина должно быть выполнено неукоснительно». Выслушав ее, граф Конрад страстно прижал ее руку к своему сердцу и, сгорая от любви, пылко воскликнул: «Клянусь своей рыцарской честью и судом Всевышнего, что вы — достойнейшая из человеческих дочерей и как ангел чиста и целомудренна; и что бы ни препятствовало мне, я признаю вас своею женой и жалую вас своим достоинством».
С этими словами он снял с себя брильянтовое кольцо и вручил его ей как залог своей искренности и в ответ принял первый поцелуй от ее чистых девичьих губ. Затем он сказал: «Я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях принимать гостей, и потому приглашаю вас через три дня сделать мне честь посетить мой дом, куда я созову всех моих друзей — рыцарей, дворян и прелатов — быть свидетелями нашего союза».
Его приглашение смутило Матильду, и она, как могла, сопротивлялась его настойчивым уговорам: ей совсем не понравилась та спешка, с которой развивались события; потому-то ее испуганное под натиском рыцаря сердечко постоянно требовало доказательств. Графу же не терпелось добиться от нее согласия, но, к его досаде, она не говорила ни да ни нет. Танцующие еще не насладились музыкой и заря не успела рассеять на востоке мрак ночи, как Матильда была уже далеко. Рыцарь же на рассвете призвал к себе Гертруду и приказал готовиться к торжественному пиру, который должен быть ровно через три дня.
Как наводящая ужас смерть, не разбирая дороги, косит всех, кто попадается ей на пути, будь то в спальне или на поле боя, так и старая Гертруда, размахивая окровавленным тесаком, гонялась за безответной птицей. Доверчивые обитатели птичьего двора падали дюжинами перед ее отточенным до блеска лезвием, хлопая в агонии крыльями и издавая истошные крики. Куры, голуби, каплуны грудами отдавали свои жизни. Так много было у Матильды работы, столько битой птицы, которую ей приходилось ощипывать, потрошить и насаживать на вертел, лежало у нее на столе, что она была вынуждена отказаться от ночного отдыха. И все-таки она не жалела, что ей выпало столько дел: ведь она готовила пир, дающийся в ее честь. Час торжества приближался; повеселевший хозяин приветствовал каждого гостя; и всякий раз, когда раздавался звук колокольца, его сердце сжималось в предчувствии, что на пороге стоит его прекрасная незнакомка; но каково же было его разочарование, когда он неизменно, открывши двери, наталкивался на преподобное брюхо какого-нибудь прелата, или на чванливую важность матроны, или на внушительное самодовольное лицо чиновника. И хотя гости давно были все в сборе и пора уже было приглашать всех к столу, взволнованный хозяин все медлил в ожидании своей очаровательной невесты. Время тянулось нескончаемо долго, наконец наступила минута, когда задерживать гостей стало неприличным, и хозяин с большой неохотой принужден был дать знак, чтобы подавали на стол. Когда все гости расселись и приготовились вкушать яства, к удивлению многих, на столе оказался не занятым один прибор. Кто был этот человек, нанесший оскорбление достопочтенному рыцарю, для всех присутствующих осталось загадкой. Помрачневший хозяин сидел во главе праздничного стола; хмурое и печальное лицо его рассеяло непринужденную веселость всего собрания; разговоры и смех сами собой умолкли под его скорбным взором, и над пирующими воцарилось тягостное молчание, словно не были они на веселом застолье, а присутствовали на торжественном поминовении. Музыканты, взятые за немалую плату, были отпущены; и во весь вечер в пиршественном зале не зазвучала ни одна гармоническая нота, и это в доме, который всегда славился гостеприимством и радушием.
Задолго до наступления сумерек смущенные гости мало-помалу разошлись; и рыцарь, оставшись в одиночестве, устремился в уединение своей спальни: горестные размышления о непостоянстве любви всецело завладели им. Он бросился на кровать и отдался мучительным переживаниям, которые жестоко терзали его сердце. Он метался и плакал, рвал на себе одежды и стонал, как смертельно раненный зверь: страшное напряжение мыслей клокотало в его воспаленном мозгу, и не было в его силах разрешить причину неверности своей возлюбленной. Солнечные лучи уже пробились сквозь занавеси, а он только закрыл свои воспаленные глаза, чтобы забыться недолгим сном. Верные слуги нашли своего господина в жесточайшем приступе лихорадки, одержимого бредом навязчивых фантазий. Это известие повергло всю семью в величайший ужас: мрачные тени лекарей засновали вверх-вниз по лестницам; ворохи затейливых и чудовищных по своему содержанию рецептов устелили столы всех комнат; в аптекарских лавках наперебой застучали, зазвенели ступки, будто церковный перезвон, сзывающий прихожан на утреннее богослужение. Но ни один ученейший лекарь во всем мире еще не нашел травы от скорбного сердца, единственно способной смягчить боль тоскующей души. Несчастный отвергал все лекарства: настойки, успокаивающие печень, бальзамы, разжижающие желчь; пренебрегал диетическими схемами, заботливо прописываемыми лекарями; умолял избавить его от кровожадных пиявок. Он просил только одного: чтобы никакие назойливые руки не трясли его часы и песку, отсчитывающему мгновения его жизни, дали бы спокойно ссыпаться вниз и тем прекратить его мучения.
За семь долгих дней муки любви изгрызли сердце рыцаря; розы на его щеках поблекли; пламя глаз угасло; слабое дыхание жизни заструилось на его губах, словно тонкий утренний туман на рассвете в долинах, который даже легкий порыв ветра способен согнать и навсегда рассеять. Матильда глубоко страдала; любящее ее сердце ясно видело, что совершается за дверями его спальни. Не от каприза или от притворной стыдливости она не ответила на приглашение рыцаря, — бессонная и жестокая борьба между рассудком и любовью была тому причиной. С одной стороны, она жаждала доказательств в искренности и постоянстве чувств рыцаря, с другой, — ей было жалко потратить свое последнее желание; ведь невесте новое платье просто необходимо, а ее любимая крестная предупреждала не расточать понапрасну свои желания, это она хорошо помнила. И все-таки в день пира она чувствовала на сердце необыкновенную тяжесть, будто мельничный жернов лег на ее грудь; она забилась в уголок и горько проплакала там до утра. Болезнь графа, причина которой для нее не стала загадкой, повергла ее в еще большее уныние, а когда она узнала о чрезвычайной опасности, угрожающей его жизни, она стала совсем безутешной.
Седьмой день, в соответствии с прогнозами лекарей, должен был определить судьбу несчастного Конрада: суждено ли ему жить, или смерть заключит его в свои объятия. Мы можем легко догадаться, что Матильда была тем единственным лекарством, которое необходимо было умирающему рыцарю; но как
