Фрайтаг казался ему забавным.
Фрайтаг умел расположить к себе кого угодно, однако порой его раздражало, что другие находят его забавным. Образованием он не блистал, однако был от природы смышлен. Его искренне интересовали окружающие люди и вещи, а также таинственные загадки жизни, которые многие из его товарищей находили странным, или, по крайней мере, то, как он обо все этом говорил. Опять–таки, хотя Фрайтаг нигде не учился, он был одаренный музыкант и, что самое главное, ничуть не задирал носа по этому поводу. А еще он любил выпить и повеселиться, это был его способ на какое–то время сбросить с себя груз размышлений о смысле бытия. Правда, при этом он почему–то не замечал, что именно в такие моменты и вызывал улыбки окружающих. Была в его характере и парочка черт, которая раздражала людей. Например, его склонность к долгим и занудным рассуждениям. Тем не менее он был одним из немногих в их роте, на кого, как правило, никто не обижался. В некотором роде он считался ее символом, любимым символом.
Правда, скажи ему кто–нибудь об этом, он наверняка бы смутился. Возможно, порой так оно и было. А в данную минуту ему ужасно хотелось закурить.
Хорошее настроение у Хейснера длилось недолго; вскоре оно сменилось отвращением, стоило ему вспомнить, что самолеты больше вылетать к ним не будут. Да, не везет так не везет, подумал он.
— Ладно, пошли, ребята, — сказал Фрайтаг, вернее, почти крикнул. — Авось кого–нибудь да встретим.
До этого по пути сюда им уже попадались отдельные группы солдат — кто–то спешил с донесением, кто–то переносил с места на место боеприпасы, кто–то чинил телефонные провода или был занят на восстановлении блиндажа. Другие сидели за артиллерийским орудием, установленным в стороне от передовых позиций. Город, в котором когда–то обитало примерно сто тысяч душ, был пуст. Гражданского населения в нем не было. Сейчас в Великих Луках находилось около шести тысяч солдат, и практически все они охраняли периметр города или же были сосредоточены в нескольких укрепленных точках вокруг взлетно–посадочной полосы или цитадели. Остальные районы города словно вымерли. По крайней мере, впечатление было именно такое.
— Все в порядке, я знаю, где мы, — сказал Кордтс.
Однако местонахождение обоза с продуктами и боеприпасами было известно одному Господу Богу. В любом случае они должны довести Хейснера до полевого госпиталя. Оттуда они позвонят Хазенклеверу и проверят, доставили пайки или нет. Если нет, то, возможно, они сумеют организовать что–то еще. По крайней мере, можно попытаться.
Кордтс указал рукой куда–то вдаль. Они поднялись на ноги и пошли дальше, мимо пустых и разрушенных зданий.
И тут до них донесся вой. Они тотчас, словно тряпичные куклы, которых не держат ноги, рухнули на землю. Раздался свист артиллерийских снарядов. Было трудно даже примерно представить себе, где они упадут.
Охваченный паникой — впрочем, его спутники тоже, — Кордтс заметил шлейфы дыма и тотчас понял, что они зашли куда–то не туда. Взрыв они слышали — его слышал любой, кто находился в городе, и взрывная волна накрыла их словно цунами.
— Боже! — воскликнул Хейснер. Он почти ничего не видел, однако пытался успокоить нервы, видя, что остальные двое взяли себя в руки.
— Все в порядке! — сказал Кордтс, хватая его за плечо. — Ничего страшного не произошло!
— Ты уверен? Черт побери! Неужели они снова взялись за свое?
Кордтс и Фрайтаг также задумались по этому поводу. Они озирались по сторонам, надеясь обнаружить укрытие, которое готово принять их, как только снова заговорят стоящие вокруг города орудия. В конце концов они спрятались в подвале и оставались там минут пятнадцать. Поскольку новых залпов не последовало, они, охваченные приливом какой–то странной, нервной энергии, вновь поднялись на ноги.
Вскоре они набрели на обоз с продовольствием. Залп прогремел гораздо ближе, чем они предполагали.
Они стали растерянно высматривать глазами что–нибудь полезное. Отыскать в этом невообразимом хаосе остатки продуктов в принципе оказалось возможным, и они принялись набивать себе карманы. Даже Хейснер последовал их примеру. Подобрав что–нибудь с земли, он подносил это к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Иногда он раздраженно просил Фрайтага прочесть ему какую–нибудь надпись на этикетке. Фрайтаг нашел ему сигарету, и Хейснер прекратил свои поиски. Вместо этого он уселся на груду битого кирпича и, упершись локтями в колени, закурил. Вокруг валялись оторванные конечности, словно до этого их тоже везли в одном из контейнеров, и вот теперь его содержимое разбросало взрывом. То там, то здесь валялась нога или рука, оторванная на удивление чисто и аккуратно. Или же голова. А вот за торсами обычно еще на несколько метров тянулись кишки. И хотя вокруг валялись лишь отдельные ошметки плоти, а не целые тела, видеть их вокруг себя в таком количестве было жутковато. Ну да ладно, что поделаешь.
Непонятно откуда появились другие солдаты и принялись дико озираться по сторонам. Чего только не читалось в их глазах — и страх, и голод, и алчность! Тем не менее они не стали приближаться к Кордтсу и его спутникам. Зачем это делать, если то, что осталось от колонны, раскидало на приличное расстояние.
Верхняя часть головы Хейснера напоминала груду битого кирпича, причем это удивительное уродство начиналось откуда–то от скул. И где–то посреди лица находились щелочки глаз. Светлая полоска от оправы уже исчезла в складках опухшей кожи, из которых сочилась лимфа. Вокруг глаз омерзительной коркой запеклась сукровица вперемешку с гноем, которую он периодически сдирал нетерпеливым жестом.
— Я слишком голоден, чтобы курить. Найди мне какой–нибудь еды, — сказал он.
Кордтс и Фрайтаг от голода тоже могли сделать не больше нескольких затяжек. Они нашли немного хлеба и теперь искали что–то более существенное. Но они были настолько голодны, что им приходилось останавливаться и садиться, чтобы сделать передышку и поделиться хлебом с Хейснером.
Хейснер ел быстро, практически не обращая внимания на то, что лежало рядом с ними. Кордтс и Фрайтаг задумчиво жевали, сидя посреди места бойни, давясь и выплевывая кусочки, пережевывая и съедая их заново.
— Мы благородные охотники равнин, — пробормотал Фрайтаг. Это была строчка из песни, которую он иногда наигрывал на гитаре. Остальные двое промолчали. Время от времени они поглядывали на других людей, маячивших в отдалении, те в свою очередь пялились на них в ответ.
Когда они съели сколько хотели, вернее, сколько смогли, то снова закурили. Они почувствовали себя довольными и не стали подбирать остатки.
— Ха–ха! — сказал Фрайтаг, даже не рассмеявшись, а скорее промурлыкав себе под нос. — А помните, как нам сбрасывали продовольствие?
Кордтс на мгновение задумался.
— Да, помню, — ответил он.
— Тебя чуть припадок не хватил! Помнишь, как ты пытался пропороть чертову крышку своим штыком?
— Ты прав, я тогда чуть с ума не сошел, — подтвердил Кордтс. Он понял, что ему нравится соглашаться с кем–то, пусть даже по мелочам. Он вдохнул дым. О господи, о господи! В этот момент он не думал ни о чем.
Рядом валялось несколько оторванных человеческих голов, одна из них показалась ему похожей на театральную бутафорию. Обезглавленные тела, напротив, целиком и полностью вписывались в окружающую действительность — действительность войны. У него возникло желание пнуть ближайшую голову, как футбольный мяч, и он был рад, что слишком устал для того, чтобы двигаться. Но как же на него давила эта усталость! Волна истерии начала фонтаном подниматься в его голове, ударившись изнутри о черепную коробку. Затем она исчезла. Кордтс в оцепенении сидел, как будто провалился в забытье, хотя находился полностью в сознании.
— Думаю, нам стоит найти еще еды, чтобы принести обратно товарищам, — сказал Фрайтаг.
Хейснер рассмеялся и тут же заслужил свирепый взгляд Фрайтага. Кордтс чувствовал себя настолько уставшим, что думал, что будет уже не в силах встать.
— Вы можете подняться? — прошептал он.
— Ну, не знаем. Что нам тогда делать?
