вопросительно посмотрел на него.
— Оба глаза, да еще нога, — вполголоса произнес он. — Не думаю, что… Впрочем, никогда не знаешь, как повернется. Вколите ему морфий. Ампулу.
Штабсарцт центрального эвакогоспиталя также постарался побыстрее избавиться от Дойчмана.
— Вас переправят в Оршу, уважаемый коллега, в настоящий госпиталь. А там уже посмотрят, как с вами быть дальше.
Дойчман пытался ощупать глаза, но каждый раз под пальцами оказывалась толстая повязка.
— Что у меня с глазами и… с ногой? Помню только…
— Ногу пришлось ампутировать.
Врач изо всех сил пытался произнести эту страшную фразу как можно беззаботнее. Взяв руку Дойчмана, продолжавшего пальцами теребить повязку на голове, он положил ее на одеяло.
— Что же касается глаз, тут все не так страшно. Подправим что можно, судя по всему, глазной нерв не задет, именно это главное.
— Знаете, мне в свое время тоже приходилось лгать примерно в вашем духе, — прошептал Дойчман.
Штабсарцт пристыженно умолк.
— А что с Шванеке?
— С каким Шванеке?
— С тем, который… С которым мы вместе добрались…
— Ах вот вы о ком. Он жив и здоров, насколько мне известно.
— А его не…
— То есть?
— Где он сейчас?
— Скорее всего, среди тех, кому посчастливилось уцелеть.
— Понятно, — ответил Дойчман. — Я… — начал он и тут же замолчал.
Да и что было говорить? Шванеке дотащил его до позиций, чем обрек себя на гибель. Сколько же на его, Эрнста Дойчмана, совести человеческих жизней? Нет, он их, разумеется, не убивал — ни Таню, ни Юлию, ни Карла, но…
Неподвижно лежа на койке, он молился. Он взывал к богу, моля его ниспослать ему смерть, он проклинал его за каждое прожитое мгновение жизни, он просил его, умолял, проклинал, но без толку.
Шванеке доставили в ближайшую роту штрафбата. Это была 1–я рота обер–лейтенанта Вернера. Русские нанесли ей удар во фланг, подразделение понесло серьезные потери, но она не была уничтожена целиком, как 2–я рота Обермайера. Вернер в окно увидел, как какой–то пехотный унтер–офицер сопровождает к нему Шванеке. Вернеру уже сообщили по телефону о трагедии на ничейной полосе, и он попросил лейтенанта лично доставить к нему рядового Шванеке.
— Почему непременно лично? — недоумевал лейтенант. — Этот парень что–нибудь натворил?
— Натворил.
— Выдержки ему не занимать, должен сказать.
— Охотно верю.
— Странная вы компания, — со вздохом произнес лейтенант–пехотинец в трубку. — Так и быть, пришлю его к вам в сопровождении унтер–офицера.
И вот Вернер, стоя у окна, видел, как, раздавая улыбки направо и налево, к нему направляется рядовой Шванеке.
Из 2–й роты выжили трое: слепой, уголовник и трусишка, о котором рассказывали, что он чуть ли не пел от радости, что ему оттяпали отмороженную ногу — ведь теперь ему было гарантировано и возвращение домой и непробиваемая броня против любого призыва. Кроме того, государство выплатит ему кругленькую сумму за потерянную на фронте ногу, да и… Впрочем, фельдфебелю, строго говоря, не обязательно быть двуногим, чтобы вполне успешно изводить личный состав.
В дверь постучали.
— Войдите! — отозвался Вернер.
В хату медленно вошел Шванеке.
Завидев Вернера, он улыбнулся своей обычной улыбкой до ушей. Он даже не соизволил доложить о прибытии по всей форме, а просто стоял и скалил зубы, глядя на Вернера. Что у него на уме? Вернер поспешно отпустил унтер–офицера, доставившего Шванеке. И избегал смотреть на его заляпанный кровью маскхалат, на бурые от запекшейся крови руки. Да и физиономия была перемазана кровью.
— Я… я слышал, — внезапно охрипшим голосом заговорил Вернер, — вы проявили себя с самой лучшей стороны — вы спасли рядового Дойчмана…
Улыбка Шванеке стала еще шире.
— Мне очень нелегко, но у меня приказ из Орши… Я должен арестовать вас и препроводить туда. Если вы вдруг появитесь. Что вы по этому поводу скажете?
Шванеке ничего не сказал по этому поводу. Просто пожал плечами и, склонив голову чуть набок, улыбнулся. Вернер стал взад и вперед расхаживать по хате, потом вдруг резко повернулся и вперил в Карла серьезный взгляд.
— Какого черта вы вообще вернулись? Вы ведь знали, что вас здесь ожидает, не так ли?
— Ясное дело, — коротко бросил Шванеке.
— Так зачем вы возвращались?
— По вас соскучился, герр обер–лейтенант, — ответил Шванеке.
Но Вернер пропустил мимо ушей шутку рядового Шванеке.
— В живых из всей 2–й батареи осталось только трое — вы, Крюль и Дойчман. Остальные… включая и обер–лейтенанта Обермайера…
— Крюль? — переспросил удивленный Шванеке. — Так он жив?
Улыбку его словно ветром сдуло.
— Жив. И лежит в Орше в госпитале.
— Говно не тонет!
— Шванеке! Крюль все–таки обер–фельдфебель.
— Ну и что с того? Разве обер–фельдфебель не может быть говном?
Вернер молчал. Что можно было на это ответить? Конечно, он мог бы сейчас прочесть этому Шванеке лекцию о том, что, мол, зарываться недопустимо, но что толку? В конце концов, этот парень совершенно прав. Но — прав он или нет, положено наорать на него, выгнать к чертям собачьим, посадить под арест… Но Вернер не собирался ни орать, ни арестовывать Шванеке. Он понимал, что подобным типам все проработки — как с гуся вода.
— Что вы там натворили? Я имею в виду инцидент с обер–лейтенантом Беферном? — спросил он.
Шванеке пожал плечами.
— Или же речь идет о применении закона о тяжких преступлениях?
Никакого ответа.
— И что мне только с вами делать?
Шванеке, проведя ладонью по лицу, откашлялся и снова улыбнулся до ушей. Вернер окончательно растерялся. Как может он сейчас веселиться? Воистину юмор висельника! Но ведь он спас Дойчмана, своего боевого товарища, а мог ведь спокойно дать деру к русским и потом им такое насочинять — мол, меня преследовали по политическим мотивам, я, дескать, коммунист, да здравствует Сталин… Но ведь не удрал, а… Какой смысл был ему возвращаться?
— Ладно, на ночь я вас посажу под замок, — наконец решил Вернер. — А утром в Оршу поедем. А потом…
И пожал плечами, будто говоря: «А что, собственно, потом? Что я могу сделать? Ничего. Да, спору нет, мне жаль тебя, но кто я такой? Я тоже выполняю приказы!»
— А если я смоюсь?
Вопрос был задан на первый взгляд полушутливым тоном, но обер–лейтенант Вернер прекрасно понимал, что Шванеке шутить не намерен.
— Смоетесь? То есть как это?
