Машу. Она должна знать его. Такого мужчину не заметить невозможно».
На следующий день Зоя снова загорала и, конечно же, думала о нем. По краешку ее топчана постучали.
— Гражданочка.
Отчего-то решив, что это милиционер, она удивленно обернулась. Но в полуметре от нее сияло подобострастием лицо Диомеда. Увидев ее, как ему скорей всего показалось, недружелюбную реакцию, он стушевался.
— Извините, вы не станете возражать, если я расположусь рядом с вами, ведь берег общий?
«Что ему сказать?» — суетливо метнулась мысль. А находчивый бесенок в левое ухо уже суфлирует: «буду рада», но тут же справа, вероятно, ангелок, холодно констатирует: «навязчив до неприличия».
— По-моему, вы себе уже ответили, — заметила она. — С чего вдруг вы решили спрашивать меня об этом?
— Ну, как же без разрешения, ведь вы, простите за вынужденную откровенность, безусловно, самая привлекательная женщина на нашем побережье.
Перед такой прозрачной и вместе с тем сладостной лестью девушка не устояла и улыбнулась ему. Он с горячей готовностью ответил на улыбку. Не зная, как вести себя в столь пикантной ситуации, Зоя пошла купаться. Когда же вернулась, он лежал на своем топчане весь в бисеринках влаги. «С чего бы ему так торопиться?» — подумалось ей.
— Не сочтите за бестактность, — Диомед выжидательно взглянул на нее, — но я уже четыре дня ищу случая познакомиться с вами. Это возможно?
— Не вижу причин считать это неприличным. Меня зовут Зоя.
— Очень приятно. А меня — Денис.
Зоя, пряча усмешку, кивнула: странные сближения имен: Денис — Диомед.
— И где же вы остановились? — спросил он.
— На Сенной улице, у тети Маши. А вы, как я поняла, местный житель?
— Да. Живу в поселке уже пять лет. Замечательное место. Здесь вы хорошо отдохнете, вот увидите. Еще и на будущий год приедете. Или, может быть, вы не одна? Тут частенько парами приезжают: один в санатории здоровье поправляет, второй — на пляже.
— В принципе, я не одна приехала сюда, — сказала она, — а с офицером. Он прибыл сюда в моем сопровождении, на реабилитацию.
— И что же, он так плох, что ему нужны были сопровождающие?
— Да, нужны. В результате тяжелого ранения он остался без ног.
— Хм, даже так? Молодой?
— Наш ровесник.
— Видать понадеялся парень на русский авось…
— Что вы имеете в виду?
— Я считаю, что в зону боевых действий напрашиваться ему не следовало.
— А если он не напрашивался? А, скажем, всю часть направили в «горячую точку»… Что бы вы стали делать на его месте?
— Хм. Извините, Зоя, к счастью, передо мной подобные проблемы никогда не возникали, и, надеюсь, не возникнут. И потом, — он ослепительно блеснул зубами, — не кажется ли вам, что это не совсем пляжный разговор?
— Да, — вынужденно призналась она, — не пляжный. Мне пора окунуться.
— Мне тоже.
В воду они зашли вместе. Потом еще загорали, снова купались, вели ленивый, совершенно пустячный разговор. Они изредка поглядывали друг на друга, и, очевидно, это не оставалось без последствий: что-то с ними происходило.
«Боже, как же он хорошо сложен! Я с ума схожу, — думала она. — Кажется, смотрела бы на него и смотрела всю жизнь. Но не слишком ли он избалован вниманием? Что-то чересчур часто он прихорашивается: то волосы поправит на голове, то задумчиво огладит свои каракулевые бачки, то кончиками пальцев проведет по контурам бровей. У него дома, должно быть, уйма зеркал. Как же я забыла, уже одиннадцать. Пора к Некрасову, совсем совесть потеряла».
Зоя поднялась, отряхнула налипшие песчинки, набросила свой васильковый халатик, надела босоножки и нарочито церемонно простилась с Денисом. Он выглядел смущенным; очевидно, хотел проводить ее, но непродолжительное знакомство к этому пока не располагало.
«Интересно, — обожгла вдруг ее сознание мысль, — а есть ли у него семья? Не может быть, чтобы не было. Ладно, что уж тут гадать, время покажет».
Через полчаса она была уже в санатории. Коляска Некрасова стояла на центральной аллее возле одной из скамеек. Он снова читал.
— Здравствуйте, Зоечка. Ну, как вам «Одиссея»?
— Добрый день. Как видите, понравилась, раз я здесь.
— Рад безмерно. Вы не поверите, но с тех пор, как мы расстались, я произнес всего лишь несколько слов.
— Что же с вами случилось? Или интересных собеседников не нашли?
— Не знаю. Отчего-то настроение переменилось. Опять что-то накатило. А вчера ночью, представьте себе, у меня ужасно болела левая пятка — словно на гвоздь наступил. Сделали укол, боль исчезла. И что любопытно: даже на фантомную боль есть управа. Но как избавиться от душевной пытки, не представляю.
Девушка присела на скамью.
— Что же вас сейчас мучит? Ведь все ясно. Надо жить надеждой на лучшее: найти себе подходящее дело, друзей.
— Видите ли, Зоя, во мне столько нерастраченной силы и доброты, и любви, и злости, что мне кажется, что однажды от всего этого я просто сгорю. У меня руки чешутся: хочется копать, рубить, косить, а я, как полугодовалый ребенок, — в коляске. И это на всю жизнь… Как подумаю — тошно.
— Скажите, Володя, а если бы вы знали, что все так плохо окончится для вас, вы бы отказались от командировки в Чечню?
Он глубоко задумался.
— Пожалуй, нет, не смог бы… Я хорошо знаю, что такое долг, честь. Для меня эти понятия горячи, как угли на ладони. Но при ранении я бы уже не хватался за жизнь, как зазевавшийся пассажир за поручни последнего вагона. Нет. Я бы постарался остаться.
— Вы это серьезно?
— Какие уж тут шутки.
— Я перестаю вас понимать. Столько людей старалось вернуть вас к жизни, и это у них получилось. Столько усилий приложили вы сами, чтобы преодолеть боль, и тоже справились с этим. А теперь, когда вам осталось всего лишь приобрести хорошие протезы и научиться ходить на них, вы отступаете. Пусть даже несколько лет придется ждать — я узнавала, их нелегко достать, — но это же возможно. И разве сидя, вы не можете писать, рисовать, лепить, вырезать, учить и еще очень и очень многое?
— Вы, конечно, правы, Зоя. Подыскать себе занятие по душе я в состоянии и, разумеется, так и сделаю. А отступать — тут вы меня не так поняли — не в моем характере это. Если уж тогда инстинкт самосохранения уберег меня от смерти, то и сейчас я постараюсь удержаться от глупостей. А мысли, куда от них деться, лезут и лезут в голову, точно блохи на нос тонущего кота. Кстати, в эти дни, как мне кажется, я понял причину, по которой кое-кто из самоубийц сводит счеты со своей жизнью.
— Интересно послушать, — сказала она. — Суицид для меня всегда был малопонятным явлением, особенно, если погибшему было что еще терять.
— Ну, так вот, я пришел к выводу, что люди приговаривают себя к смерти, когда их собственная жизнь перестает подчиняться им. Ведь они, как и большинство из нас, планируют свое будущее. Их сознание конструирует целесообразную, наиболее предпочтительную модель существования. Однако пагубная страсть, будь то пьянство, наркомания, участие в азартных играх или безнадежная любовь, словно стихия всякий раз опрокидывает и сминает ее. Эти люди устают бороться и уходят. Моя душа тоже бунтует,
