холостяк.
И мать перечислила множество причин, понуждающих людей вступать в брак: это и дом, и дети, и вкусный обед, и прочее. Словом, это было все то, чем жили она сама и ее муж… Мать убеждала и просила его жениться, чтобы ей порадоваться и спокойно умереть. Она даже заплакала, а ведь мать не из тех, кто льет слезы по пустякам. Она жаждала, чтобы он женился, отбросив все свои сомнения. И вот наконец-то этот вопрос зазвучал для Фикри по-другому. Теперь он может сказать себе: «А почему бы мне не обзавестись семьей?»
И он не стал больше ломать над этим голову, твердо решив жениться. А уж раз решил, значит, так тому и быть! Как все, так и он. Что бы там ни было, а новые ощущения, связанные с этим, даже занимали его.
Вдали показался автобус. Фикри отчаянно заморгал, пытаясь стряхнуть с ресниц капли пота. Три пятерки на номере автобуса плясали и расплывались. Он устал от долгого ожидания, волнений… Но, завидев автобус, неожиданно воспрянул духом, покосился на галстук, костюм, ботинки. Приятно все-таки, что в одежде ансамбль. Только вот под воротничком ползут тяжелые капли пота.
Хотя автобус и не переполнен, свободных мест нет. Прислонившись к кабине водителя, Фикри спокойно ждал, когда кто-нибудь из пассажиров выйдет. Взгляд его скользил по лицам, таким неподвижным, замкнутым, молчаливым. Ни одного интересного. Фикри уставился на разбитую синюю лампу на потолке автобуса. За время пути надо все как следует обдумать, чтобы подготовиться к предстоящему испытанию. Он перевел взгляд с разбитой лампы на лица людей. Внимание его привлек низкий голос справа от него, совсем рядом, — непонятно, мужской или женский. Обернувшись, он увидел тучную женщину лет шестидесяти — та занимала собой сразу два места. Она бойко рассказывала своей соседке о каком-то родственнике, которого покусала собака. И тут она принялась описывать собаку, не упуская ни малейшей подробности. Женщина громко басила и все время поглядывала на Фикри, поворачиваясь к нему в профиль. Слева от Фикри, как-то весь расслабясь, сидел лысый мужчина с бычьей шеей, он спал, откинувшись на спинку сиденья. Вот голова его ударилась о стенку автобуса. Но человек не очнулся. Рубашка его расстегнута и обнажена грудь, поросшая седыми волосами. Почему-то Фикри вдруг вспомнил о Сарданапале и подумал, что придется, видимо, отказаться от этой картины: она явно не подходит для нового дома. Во- первых, его жене не понравится изображение обнаженных израненных тел, а во-вторых, и сам он давно уж собирался вставить в эту раму другую картину, написанную маслом, — пейзаж: оросительный канал и три пальмы в час восхода.
Помнится, в родительском доме была подобная картина. Только рядом с пальмами — еще и лебеди у воды…
На остановке в автобус опять вошли люди, и среди них — полная дама, от которой разило духами. Дама встала рядом с Фикри, но не прошло и минуты, как она оттеснила его от стенки кабины. А извинением была улыбка, обнажившая редко расставленные зубы. Фикри вынужден был продвинуться еще — дама ложилась на него своей пышной грудью при каждом толчке. Тотчас же между ними встрял смуглый коренастый крепыш с засученными рукавами на здоровенных бицепсах.
Пот струился по лицу Фикри и сбегал под рубашку. Водитель сердито бурчал, в ушах звенел голос кондуктора. Тучная старуха не умолкала ни на секунду.
— А у Сихам, знаете, моей племянницы, тоже есть собака — Лулу. Она купила ее, когда та была еще совсем крохотной…
Шофер резко затормозил, и все попадали друг на друга. Смуглый парень отдавил Фикри ногу, испачкал ботинок и даже не подумал извиниться. Автобус был набит до отказа, с подножки неслись вопли, крик кондуктора стал невыносимо пронзительным, а шофер уже не ворчал, а сыпал проклятия. Фикри весь взмок, рубашка прилипла к спине. Но где там расстегнуть пиджак! Фикри повис, зажатый между четырьмя спинами: одна рука вывернута вверх, а другой нельзя было даже пошевельнуть. И до смерти хотелось курить!
Теперь было очевидно, что приятель наплел ему невесть что: прошло добрых полчаса, а автобус еще не выехал даже за пределы Гелиополиса. И зачем только он послушался! Надо было ехать обычной дорогой: метро, потом троллейбус. Это немного дольше, зато спокойнее.
Наконец выбрались на шоссе. Фикри расстегнул пуговки на вороте рубашки и немного ослабил узел галстука. Как-то пройдет встреча? Он представил себе комнату, освещенную огромной люстрой. Будущие родственники пожирают его глазами, оценивая лицо, костюм, каждое движение. Может, они и не заметят грязного следа на ботинке, оставленного тем проклятым парнем. Однако взмокшую рубашку никак не скроешь. Вот как, значит, он добирался автобусом, но почему же не на такси? А если приятель из лучших побуждений сболтнул о собственной машине?.. Тут-то и откроется ложь. Ну что ж — чем скорее, тем лучше для всех — и для него, и для них…
Автобус подпрыгивает на ухабах, пассажиры валятся друг на друга, давка невыносимая. Кто-то заехал ему локтем в лицо, прямо в правую бровь, а этот негодяй снова пребольно наступил на ногу и опять не извинился. Кондуктор, работая локтями, протискивается вперед. Кто-то взвыл, кто-то взмолился, кто-то отпустил дурацкую шуточку… Голова Фикри оказалась на уровне локтя чужой руки, вцепившейся в поручень. Он ткнулся кому-то под мышку, и его едва не стошнило. Исчез смуглый парень, и не слышно басовитой старухи. Он бы отдал все на свете, лишь бы закурить! Пот ел глаза, тек по лицу, тяжелые соленые капли ползли в рот. Отвратительное зловоние, приправленное резким запахом духов, валило с ног. Вдруг откуда-то донесся голос пышной дамы:
— Ах, птички!.. Как это поэтично — птички в клетке!..
Обычно в послеобеденное время он мирно спал. И дернула же его нелегкая отправиться именно в эти часы, лишив себя отдыха! И зачем он послушался приятеля?
— Фикри, — говорил тот, — если поедешь к девяти, неудобно будет задержаться там дольше часа. Отправляйся лучше пораньше, чтобы осталось в запасе время. Да ты с удовольствием просидишь у них весь вечер. Клянусь! А явишься поздно — пожалеешь…
Да, он все-таки кровно заинтересован в этом деле, иначе зачем бы ему так привирать? «Доберешься за час». Да час уже минул, а автобус все тащится, и неизвестно, сколько еще осталось.
Фикри вертел головой, поднимался на цыпочки, пытаясь глотнуть свежего воздуха, но все было напрасно… Тогда он вслед за кондуктором стал протискиваться к окну, толкаясь и не взирая на общий ропот. Краем глаза он увидел гробницы — мрачные сооружения цвета охры. Боже мой, они еще в районе кладбищ, и никакой надежды приехать вовремя!..
С тех пор как умер отец, мать все время твердит о смерти, будто прежде она и не предполагала о таком конце. Она хочет только порадоваться за него — и спокойно умереть. А вот в этих могилах каких только нет матерей: и те, кого радовали дети, и те, кто был лишен этого, — а сейчас все они успокоились под могильными плитами…
Три пальмы мелькнули за окном… и снова — головы, спины, тошнотворный запах пота, бьющий в нос. Ботинки его вконец испачканы, и лучше не думать, во что превратился теперь его костюм…
Сидел бы он сейчас на балконе, подставив лицо свежему ветерку, курил, наблюдая за колечками дыма. Потом встал бы, заложив руки за спину, прошелся по гостиной. Затем, выпив кофе, переоделся бы и спустился вниз, потолковал с баввабом[23] с Умм ас-Сейид, с прачкой или с хозяином дома… С каким удовольствием отправился бы он сейчас к бакалейщику за пачкой сигарет, поговорил бы с ним о футболе или просто побродил бы по улице, рассеянно глядя на витрины магазинов и лица прохожих…
Увы, теперь с этим покончено, и не поговоришь, когда тебе захочется, и не помолчишь. И как это молчать, словно воды в рот набрал, когда рядом женщина, которая любит поболтать… И будешь изображать, как ты счастлив, и восхищаться всякими пустяками: цветом туфель, новым платьем… А попробуй не похвалить вкусный суп!.. Хочешь не хочешь, ты будешь принимать у себя гостей, наносить сам визиты. Придется притворно улыбаться. Нет, это ужасно! И никакие кошки и птички не скрасят твою жизнь, только хлопот прибавится…
— Эй, поосторожнее!
— Что такое?
— Вы же наступили мне на ногу!
