Татьяна подала ковшик с водой. Вода оказалась студеной, от нее заломило зубы и перехватило дыхание. Но самое главное, на зубах не чувствовалось ржавчины, точно ему поднесли колодезную воду.
— Откуда? — Он отрывался от ковшика.
— Сходила на Сунжу. Тихо, почти не стреляют.
Якушев отряхнулся, привел себя в порядок.
— Пора и честь знать, — поскоблив отросшую щетину, засобирался он.
— А позавтракать?.. День сегодня удачный. Поднялась к себе в квартиру, пачку с гречкой нашла. Представляете, делала летом на кухне ремонт, все поперетаскала на балкон. А сейчас полезла смотреть, и вот везение… Я поставила кашу, минут через двадцать будет готова.
— Не хочу вас обременять. И так вчера последнее отдали.
— Тю… От тарелки каши богаче станем.
… Схватки у Алены начались внезапно. Судорога свела ей низ живота, захлестнула с такой силой, что, зажмурившись, она вскрикнула:
— Петя!
Он схватил ее за руку, заглядывая в глаза.
— Что? Уже началось?
Алена только кивнула, и новый приступ заставил ее застонать. Она откинулась на подушку, закусив губу.
Приступ понемногу отпустил, но вместе с тем она почувствовала мокрое, и испуганно прошептала:
— Воды отходят…
Петр побледнел, бросился к Татьяне Петровне, не зная, что делать.
— У нее воды пошли!
Так завертелась предродовая суета, таинство всегда радостное и с нетерпением ожидаемое в тысячах семей, и связанное с воем сирены кареты скорой помощи, мчащейся по городу, с томлением в коридоре роддома взволнованного будущего отца, и материнским счастьем при первом крике новорожденного.
Но это там, в другой России… В Грозном все было иначе.
— Кипяти воду! Быстро! — командовала Якушевым Татьяна, и тот с ведром бежал во двор разводить костер.
— Я здесь рожать не буду!.. — закатывая глаза, кричала роженица. — Петя!!!
— И не надо здесь! — уговаривала ее Татьяна, поднимая с кровати. — Потерпи. Сейчас поднимемся в вашу квартиру, там чисто и светло… Петька, да помогай же!
Вода долго не хотела закипать. Якушев извелся, подбрасывая в пламя сухие ветки и подсчитывая, сколько ушло времени. Когда, наконец, на поверхности забулькали буруны, потащил ведро в подъезд, проливая кипяток на джинсы.
На третьем этаже раскрыта дверь, из комнаты неслись сдавленные стоны. Роженица лежала на раздвинутом диване, Татьяна подстилала под нее свежую простыню. Петр рылся в плательном шкафу, выбрасывая к подоконнику тряпки.
В квартире еще был порядок, не нарушенный войной. В окнах, как ни странно, уцелели стекла; видимо, за счет полос бумаги, наклеенных крестами. В комнате довольно прохладно, отопление давно отключено.
— А-а-а!!! — пронзительно закричала Алена, хватаясь за раздутый живот. — Мамочка!.. Больно.
— Дыши… дыши глубоко и тужься. Тужься…
В поле зрения Татьяны попался Петр, как вкопанный, застывший у окна.
— Принес воду? — спросила она Якушева. — А теперь идите отсюда!
— Петя!..
— Идите, кому сказано!
Она насильно вытолкала их на лестничную клетку и захлопнула перед носом дверь.
Петр заметался по площадке, теребя пальцы.
— Как там? Ну, как там? — бормотал он и, время от времени, прикладывал ухо к двери.
— Закури, — предложил ему Якушев.
— Да я вообще не курю… Ай, ладно!
Он дрожащими пальцами вытянул из пачки сигарету и неумело прикурил. Затянувшись, зашелся кашлем.
— Никогда не думал, — он мусолил слюной фильтр, — что наш первенец так родится. Хотел все по уму, чтобы с охапкой цветов под окнами… И на машине к дому…
За стеной раздался истошный вопль — выронив тлеющую сигарету, Петр остолбенел — и секундную тишину разорвал детский крик.
Рывком распахнув дверь, он ворвался в зал. Алена лежала с усталым, но умиротворенным лицом, а на столе, за которым в праздники хозяева принимали гостей, Татьяна Петровна пеленала простыней орущего младенца.
— Вот он, твой сын, Петя. Глянь, какой бутуз!
Новорожденный захлебывался криком, личико его было еще синим и сморщенным.
За окном завыло, и на крыше пятиэтажки напротив взвилось облако дыма. Вниз полетели обломки досок и шифера.
— Обстрел!!! — охнула Татьяна, прижимая к груди новорожденного. — Мужики, забирайте ее!.. Да поживее вы…
Они успели убраться из квартиры, когда во дворе разорвался новый снаряд, и оконные стекла не выдержали напора воздушной волны. Рассыпавшись в раме на сотни осколков — острых, как лезвие бритвы, — затарабанили по столу, где еще минуту назад кричал, встречая первый свой день, новый гражданин Российской Федерации.
Глава двадцать восьмая
Мощные линзы оптического прицела в упор придвинули бронзовую чашу «Вечного огня» на лежащей перед снайпером площади Свободы. Он повел стволом, перекрестие стронулось и плавно легло на мемориальную доску с высеченным «1941».
Он ждал. Он ждал оплошности, нечаянного движения укрывшихся за барельефом солдат. Двоих, уцелевших после провальной, второй с утра, атаки федералов…
Атаке предшествовала артподготовка, которую Руслан пережидал в подвалах дворца. Здание ходило ходуном, с потолка сыпалась штукатурка. Сверху что-то обрушалось.
Едва обстрел стих и прозвучала команда, он взбежал на пятый этаж, где в кабинете, когда-то занимаемом статистами, оборудовал огневую точку.
Бронетранспортер, въехавший на покрытый инеем газон, и поливавший дворец пулеметами, гранатометчик сжег с первого выстрела. Пехота рассредоточилась и залегла, огрызаясь ответно очередями.
А вот уйти ей не дали. Разгорелась такая стрельба, головы не поднять. Под эту дудочку лихо сработал Руслан, выкашивая солдат одного за другим. Последнего он намеренно убил не сразу, лишь покалечил, раздробив пулей коленную чашечку. Боец орал благим матом, живой мишенью катался по асфальту.
Трюк сработал. Из арки жилого пятиэтажного дома на помощь поспешил какой-то безумец, и Руслан в душе ликовал, ловя в перекрестие мотыляющуюся из стороны в сторону фигуру.
Но случилось то, чего он никак не ожидал. В винтовке заело патрон. Пока он выбивал бракованный, пока загонял в патронник новый, федерал успел оттащить раненого за чашу Вечного огня, в недоступную для него зону.
«Никуда вы не денетесь, — думал Руслан, приникнув к прицелу. — А мы никуда не торопимся…»
