— Намек понял, срочно едем в лес.
Разговор принял шутливый тон и я понял, что напряжение сменилось относительным спокойствием, так как родные поняли, что несмотря на наступившие сложные времена, у нас все хорошо.
— Алеша, — произнесла мать, вы как с ночевкой или нет, а то ведь комендантский час скоро?
— С ночевкой, а мы все-то уместимся, а то смотрите, у нас пропуска, мы с Ирой можем в любое время передвигаться по Москве?
— Уместимся, в тесноте, не в обиде. Да и потом, когда еще мы вас увидим-то?
Я сразу понял намек матери, и потому ответил, чтобы её и остальных успокоить:
— Не волнуйтесь, теперь чаще будете видеть.
— Ну и то хорошо. Тогда к столу.
Вскоре мы сидели за столом. Разговоры в основном были о том, какие новости произошли за время нашего отсутствия, в основном это касалось родственников, друзей и знакомых. Только в самом конце ужина, когда пили чай, а Ирина уединилась с матерью в моей комнате, а мать отнесла посуду на кухню и стала её мыть, отец спросил:
— Ладно Алексей, это все разговоры для женского уха, ты нам лучше скажи, чего дальше ждать?
— В каком смысле?
— Ты не юли, мы с твоим тестем люди рабочие, понимаем, что дела такие начинаются, что страшно становится. Жили себе не тужили можно сказать, и на тебе, чрезвычайное положение. А дальше что, опять тридцать седьмой или как? Я ведь так понимаю, что грядут перемены, но какие?
— Там где мы работаем, больше спрашивают, чем говорят, а ты батя столько сразу спросил, что мало не покажется.
— Ты сын, не крути. Говори прямо.
— А чего говорить. Чего вы так вдруг перепугались. Ну ввели чрезвычайное положение, так ведь не навсегда, а на время. И понятно. Страной руководило Политбюро, от него осталось пять человек, это что не повод для паники? Повод, так вот чтобы паники не было и введено чрезвычайное положение. Необходимо время, чтобы принять меры для стабилизации. Страшнее всего, когда начнется хаос. А что касается тридцать седьмого, то это ты батя хватил. Не пойму с чего только.
— Тридцать седьмой тоже просто так с ничего не начался, сначала Кирова шлепнули, потом еще нескольких, а потом пошло поехало, всех подряд без разбору.
— Что было, то прошло, возврата нет, и потом, на дворе последняя четверть двадцатого века.
— А разве это имеет значение? Важно не время, а обстановка, а она пугает.
— И напрасно. Придут новые люди, принесут новые идеи, начнется возрождение. Вам что нравится жить в этом болоте?
— Ты это брось, — произнес молчавший до этого Анатолий Сергеевич, — за такие слова тебя первым могут упечь куда подальше.
— Да вы что, правда считаете, что могут наступить тяжелые времена? — с удивлением произнес я.
— А ты думал, мы шутки шуткуем?
— Да нет, только, — я не знал, что ответить им, и потому добавил, чтобы как-то успокоить, — Вам-то собственно чего волноваться. Сами же сказали, что вы рабочие люди.
— Так ведь вы-то с Иришкой теперь где работаете? Мы же за вас переживаем. А мы что. Только если с вами что случится, так ведь и мы прицепом пойдем.
— Понятно. Ладно, я вас успокою, только учтите, пока ни матери, ни Марии Федоровне не говорите. Короче мы с Ирой в аппарате Государственного Комитета.
— Вы? — удивленно произнес Анатолий Сергеевич.
— Да мы.
— А вы там с какого бока припека?
— С самого что ни на есть прямого. Короче живите спокойно, все будет хорошо, а мы постараемся не подкачать.
— Ну и дела, — произнес отец и решил, что больше вопросов задавать не стоит.
Я повернулся и пошел в свою комнату. Ирина уже постелила и собиралась ложиться.
— Ты как идешь спать?
— Да, сейчас приду, только душ приму.
— Ты что такой грустный?
— Да так, старики, расстроили немного.
— Это чем же?
— Да так, боятся, как бы чего плохого не началось.
— Их понять можно.
— Может быть.
— Не может быть, а точно. Жили, работали, вот готовились, наверное, на Олимпиаду сходить, а тут на тебе, комендантский час на улице, кругом военные с техникой. Поневоле будешь волноваться.
— Я как-то не задумывался.
— Ну и зря. Ведь, по сути, все изменилось. Понимаешь все. Не только история, а судьбы миллионов людей. Не родятся те, кто родились, умрут, те кто не должен. Все будет по-другому. Ты же сам мне рассказывал, что вошел контролер в трамвай, а ты знал, что это произойдет, а теперь все иначе, каждый шаг, слово, поступок приведет к новой истории. Все по по-другому, потому что история сделала такой прыжок в сторону, что даже если отступиться, вернуть все назад невозможно.
— Это да, но ведь иначе и не могло быть. Я сам шел к этому.
— Значит нечего об этом сожалеть. Обратной дороги нет, а значит нечего оглядываться назад и вспоминать прошлое. Надо смотреть и думать о будущем. Чтобы оно было таким, каким мы о нем мечтаем.
— А каким оно должно быть?
— Ты меня об этом спрашиваешь?
— И тебя и себя. Кто мне скажет, какого будущего я жду? Я и сам не знаю и не ведаю, каким должно быть это будущее. Знаю, что другим, светлым и хорошим, только это все слова. Абстракция, вроде сказки, где все живут в мире и счастье. Только в жизни всё иначе. Мир — это люди, а их невозможно в одночасье сделать другими, стать добрее, чище, лучше, чем они есть на самом деле. Злоба, зависть, стяжательство, злые помыслы, всё это будет жить в людях всегда. Другое дело, как сделать так, чтобы люди, живя в мире, который мы начнем строить, стали понимать, что надо жить иначе, и становились лучше, делая и мир вокруг себя другим, таким, о котором мы мечтаем.
Ира посмотрела на меня и произнесла:
— Иди, мойся, и ложись, а вообще я тебе так скажу, надо больше думать, а меньше жить эмоциями.
Я посмотрел на неё и понял, как она права, и пошел в ванну.
Утром за нами пришла машина, и мы уехали на работу. Начинался день новой истории великой страны.
Работы действительно сразу навалилось столько, что можно было работать двадцать четыре часа в сутки и все равно времени не хватало. Больше всего меня поразило то, как быстро были сделаны шаги по реорганизации управленческого аппарата. В течение первых нескольких дней буквально один за другим выходили всевозможные постановления, указы, приказы и другие руководящие документы Государственного Комитета по Чрезвычайному положению. Значительная часть из них касалась перестройки структур управления государством. Опять неожиданно вспомнили о Совнархозах, которые одно время использовались в структуре управления промышленностью и строительством. Я не очень хорошо знал достоинства и недостатки Совнархозов, но понимал, что по всей видимости, это было сделано в качестве меры, позволяющей иметь повод для самой реорганизации, как партийных, так и государственных структур. Другого объяснения я не видел.
Буквально через день-два началась непосредственная работа по кадровой политике. До этого
