Самурай в церемониальном костюме.
Вплоть до 1876 года все самураи носили два меча, и это было их отличительным знаком, а разные способы ношения оружия свидетельствовали о ранге воина. Самураи высокого рождения носили мечи рукоятями вертикально вверх; простолюдины, которым позволялось носить только один меч, да и то только во время путешествия, носили его, горизонтально засунув за
Поскольку, как мне думается, я был первым человеком с Запада, который стал изучать японское искусство владения мечом, возможно, будет небезынтересно описать здесь свой опыт занятий в фехтовальных школах Токио. Позвольте начать так: летом 1888 года я поселился в Токио, и малоподвижный характер моих обязанностей вскоре начал сказываться на моем здоровье, так что я решил заняться кэндзюцу, или японским искусством владения мечом. Связавшись с властями в кэйситё, главном полицейском управлении Токио, я вскоре познакомился с человеком по имени Умэдзава-сан, преподавателем кэндзюцу полицейского участка Таканава, а кроме того, одним из лучших мастеров кэндзюцу Японии. Никогда учитель не относился к своему ученику с большим интересом и гордостью, чем Умэдзава ко мне, и это было тем более похвально с его стороны, что большинство учителей кэндзюцу в Токио смотрели на то, что он учит меня японскому искусству фехтования, как на своего рода ренегатство. Примерно первый десяток уроков он дал мне на лужайке перед моим же домом, но спустя некоторое время я стал ежедневно посещать спортивный зал в Таканаве, и в течение нескольких месяцев я фехтовал с лучшими из бывавших там фехтовальщиков или, скорее, брал у них уроки. Когда Умэдзава-сан посчитал, что я уже достаточно обучен, он разрешил мне драться с кем-то из самых хладнокровных и выдержанных фехтовальщиков, но всегда был рядом, чтобы давать указания и поправлять мои промахи. Будучи старым кавалеристом, немало испытавшим на себе полковую муштру и прочие физические упражнения, могу уверенно сказать, что японская система обучения кэндзюцу куда как превосходит нелепые упражнения с оружием, распространенные в британской армии, и что в отношении жесткой пешей схватки японская система двуручного фехтования стоит намного выше любой европейской системы. Первоклассный итальянский или французский дуэлист, скорее всего, побьет первоклассного японского фехтовальщика, но только если будет биться с ним на площадке, полностью отвечающей требованиям своего стиля фехтования. Более чем вероятно, что японский фехтовальщик будет иметь преимущество на неподготовленной площадке, на холме или неровной местности, или, иными словами, в ситуации жесткого поединка, когда стоит цель убить, и убить быстро, не обращая особого внимания на тонкости формы.
В качестве оружия нападения и защиты катана бесконечно превосходит нелепую одноручную саблю с ее девяностосантиметровым клинком, которой вооружены британские пехотные офицеры, тем более что при небольших усовершенствованиях в конструкции и применении катана может стать еще эффективнее. Во- первых, ее клинок заметно короче – от двадцати пяти до сорока сантиметров – и таким образом предоставляет большую свободу движения, так как никто не станет отрицать, что для пешего фехтовальщика длинные ножны являются крайне досадной помехой, а для человека невысокого роста – безусловным препятствием. Но хотя у катаны короче клинок, рукоять ее длиннее, и стоит только научиться правильно ею владеть, поистине удивительно, насколько мало это сказывается на дистанции удара. Большая длина рукояти позволяет пользоваться обеими руками для нанесения сокрушительных ударов; более того, натренированный в японском стиле фехтовальщик с одинаковой ловкостью владеет обеими руками. Любому фехтовальщику известно, в какое замешательство это последнее обстоятельство приводит противника, а если добавить к этому то, что схватка на катанах проходит на более близкой дистанции, чем бой с ударами и выпадами в западном стиле, то нужно признать, что это оружие обладает величайшими преимуществами в отношении единственной и главной цели: смертельной схватки. Японский стиль, конечно, смотрится не так эффектно, скажем, как французский или итальянский, но, хотя в нем меньше показного и церемонного, науки в нем, безусловно, не меньше, чем в двух других, а также, позвольте прибавить, столько же, если не больше, беспощадной целеустремленности.
«В последнее время вы многому научились в фехтовании. Я весьма вами восхищен». И. Онода.
Среди множества фехтовальщиков, которые ежедневно приходили заниматься в Таканаву, был один, очень быстро привлекший мое внимание. Это был пожилой человек и в некоторых отношениях более умелый, чем Умэдзава, который однажды и представил его мне как своего сэнсэя, то есть учителя. Звали этого человека Онода. Он был чрезвычайно высок для японца, но при этом сложен лучше, чем кто- либо из встреченных мной. Долгое время я не мог ничего узнать о нем, кроме того, что он недолюбливает иностранцев и что мне лучше не навязываться к нему в знакомые. Позднее я узнал, что он был наследным учителем фехтования у последнего сёгуна, «генералиссимуса» Японии. Все это, конечно, вызвало мое любопытство, но мне не доводилось видеть человека более мрачного или грозного вида, чем Онода-сэнсэй; и каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день месяцев через шесть после того, как я начал изучать кэндзюцу, он подошел ко мне, вручил свою карточку, изображенную на рисунке, и предложил сразиться. В восторге от этой мысли, я вскоре уже рвался в бой, но как только другие присутствовавшие в зале фехтовальщики увидели, что мы собираемся делать, они бросили мечи и окружили нас кольцом, глядя с такими лицами, на которых я не мог не прочесть тревоги. Они хорошо знали, что Онода-сан крайне неодобрительно относился к тому, что меня допустили в зал, и, по-моему, кое-кто из них считал, что пришел мой последний час. Однако они ошибались, и впоследствии мы с Онодой-сан так хорошо поладили друг с другом, что вместо того, чтобы избегать меня, он скорее стал искать моего общества, а не наоборот. В своем роде он был удивительнейшим человеком, этаким буддийским пуританином, и, узнав, что я несколько лет провел в Индии, он стал засыпать меня вопросами о стране, народе, религии и прочих подобных вещах. Как-то раз он сделал то, чего, насколько мне известно, не сделал ни один другой взрослый японец (хотя я знавал нескольких самых юных моих друзей, которые поступили так же), а именно упрекнул соотечественника за то, что он был груб со мной и крикнул мне вслед на улице. Будучи старым самураем исключительной внешности и манер, он сделал это так, что мой заблудший обидчик буквально распростерся ниц. Имея такого человека другом и наставником, я вскоре был уже более чем способен устоять против среднего токийского фехтовальщика, и мне это оказалось чрезвычайно полезным, так как свело меня с тем классом японцев, с которым другие иностранцы почти не имели возможности познакомиться. Однако вернемся к кэндзюцу.
