разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой этикеткой — ровным счетом ничего не стоит.
Что же делать? Что? Что?!
Нет, надо отвлечься, так недолго и сойти с ума! Он не глядя взял с полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности немотивированного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей. Помнящий прикосновение Ее рук…
Он перелистнул несколько страниц.
"Черняк слушал, недоумевая, что могло так мучить контрабандиста. Логика его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают — нужно бороться, а в крайнем случае — отнять самому.
— Вас это мучает? — спросил он, посмотрев на Шмыгуна немного разочарованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. — А есть ли у вас револьвер?.."
Это место, да и весь рассказ производили на него сильное впечатление.
Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и их случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.
Сюжет не новый, постоянно повторяющийся: герой-одиночка, восстанавливающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но гриновский Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и даже револьвер — только атрибут, не столько решающий довод, сколько необходимый довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с непреклонной решительностью ее добиваться.
Сам Элефантов, привыкший действовать только в рамках дозволенного, не представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.
Он положил книгу на стол.
А ты, Серега, можешь стремиться к заветному рубежу без оглядки, не считаясь ни с чем? Ведь ты не трус и если раньше не делал ничего такого, то только потому, что не было значительной цели. Сейчас она есть…
Он прислушался к себе. Та же тоска, растерянность, горечь. «Если что-то отнимают, надо бороться, а в крайнем случае отнять самому». Уже давно он не испытывал душевного покоя, метался, ревновал, переживал…
«Вас это мучает? А есть ли у вас револьвер?»
Сергей открыл платяной шкаф и, пошарив среди изрядно поредевших вещей, вытащил из дальнего угла тяжелый, глухо лязгнувший чехол зеленого брезента. Пальцы привычно расстегнули два ремешка, присоединили стволы к ложу, защелкнули цевье. В руках у него был короткий японский штуцер.
Верхний ствол гладкий, двенадцатого калибра, под дробовой патрон, нижний — нарезной. Из любого он легко попадал с пятидесяти метров в консервную банку.
Двадцать два тридцать семь. Самое время. Элефантов читал достаточно детективных романов, чтобы знать, что делают в подобных случаях. Он положил в карман два — хватит и одного, но всегда должен быть запас — хищно вытянутых остроконечных патрона, связку ключей, накопившихся в хозяйстве за долгие годы, фонарик. В футляр для чертежей поставил разобранный штуцер, завернутый в старую болонью. Готово. В двадцать два сорок пять он вышел на улицу, на такси подъехал к нужному месту, последний квартал прошел пешком. В темном углу двора, надетской площадке, надел плащ и дождевую кепочку, спрятал в песочницу футляр, накинул на шею ружейный ремень и, придерживая через карманы части оружия, чтобы не звенели, зашел в подъезд и поднялся наверх.
Вопреки опасениям, подобрать ключ к чердачной двери удалось довольно быстро. Здесь было душно и темно, фонарик пришелся как раз кстати. Осторожно ступая, Элефантов подошел к слуховому окну. Нужные ему окна располагались как раз напротив и чуть ниже — очень удобно. Лампа под старинным оранжевым абажуром освещала обеденный стол, за которым ужинал Эдик Хлыстунов.
«Какие-то тридцать пять — сорок метров», — прикинул Элефантов, собирая штуцер. Патрон мягко скользнул в патронник, четко щелкнул замок. Отличная машина.
В оранжевой комнате появилась мама Эдика со стаканом чая в руках.
Элефантов прицелился. Он охотился на кабана, лося и волка, но в человека целил впервые. Как всегда, перед выстрелом он сросся с оружием, стал продолжением непомерно удлинившегося ствола и перенесся в миг, следующий за спуском курка. Резкий, усиленный замкнутым пространством звуковой удар, красно- желтая вспышка, слабо тренькнувшее в комнате со старомодным абажуром стекло, опрокинувшийся навзничь вместе со стулом Хлыстунов, безумное лицо и истошный, душераздирающий крик его матери…
Отраженное от цели воображение вернулось на захламленный чердак, где остро пахло бездымным порохом, и убийца лихорадочно разбирал сделавший свое дело штуцер.
Элефантов вернулся из будущего мгновения, которому так и не суждено было стать настоящим. Нажать на спуск и хладнокровно влепить пулю в лоб Хлыстунову он, конечно, не мог.
Собственно, он с самого начала знал, что не выстрелит. Сделанное до сих пор — только попытка доказать самому себе нечто весьма существенное, но настолько неуловимое, что точно сформулировать это словами было затруднительно. А приблизительно, огрубленно… Что ж, можно сказать так: способность бороться за свою возлюбленную методами, свойственными настоящему, не знающему сомнений мужчине. И тем, что он уже выполнил, а на юридическом языке это называлось приготовлением к убийству, он доказал требуемое.
Ведь от научного сотрудника Сергея Элефантова — начинающего ученого, соискателя степени кандидата технических наук, законопослушного гражданина и члена профсоюза, все совершенное за последний час потребовало не меньшего напряжения воли, смелости и решительности, чем расправа с шайкой бандитов от лихого ковбоя из заокеанского вестерна. А стрелять в людей он, естественно, не умел. Эта способность, наверное, требовала каких-то особых качеств, которыми он не обладал.
Элефантов переломил ружье. С отрывистым щелчком вылетел и шлепнулся где-то позади неиспользованный патрон. "Черт, забыл выключить эжектор!
Теперь не найдешь! Ну да хрен с ним!"
Все. Игра в гриновского героя кончилась. В реальной сегодняшней жизни пуля козырем не является. Элефантов снова повесил разобранное ружье на шею, под плащ.
Хлыстунов допил чай и смотрел телевизор — гладенький, самодовольный и благополучный. У него не было серьезных проблем и мучительных переживаний, он не умел жить страстями и, уж конечно, не был способен на авантюрные, экстраординарные поступки. Даже из-за Марии.
Элефантов ощутимо почувствовал свое превосходство, и у него улучшилось настроение. Что Мария в таком нашла? Нет, это не соперник!
«Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали подковы и печенка не подвела!» — насвистывая, он направился к выходу, не зажигая фонарика, так как прекрасно ориентировался в темноте.
Но по дороге домой настроение снова стало портиться от мысли, отогнать которую не удавалось. Элефантов постарался думать о чем-либо другом, но она упорно выплывала на первый план, настолько короткая и четкая, что не воспринять ее однозначно было невозможно при всем желании.
Дело вовсе не в Хлыстунове!
Когда Элефантов прятал штуцер обратно в шкаф, его второе "я" ехидно прошептало: «Тебе пришлось бы перестрелять полгорода. Патронов не хватит. Лучше уж выстрели один раз в нее — и дело с концом!»
Элефантов выругался и сильно хлопнул дверцей.
Утром он позвонил Орехову.
— Скажи своему купчику, что, если он не передумал, я готов. Да, по тому делу. И чем скорее он раскошелится, тем лучше.
Орех поощряюще закудахтал в ответ, но Элефантов не стал слушать.
«Попробуем по-другому, — с тяжелой злостью думал он, захватив ладонью нижнюю часть лица. — Всей этой свистобратии до меня далеко. И если я возьмусь за крапленые карты и сяду играть по их же правилам — все равно буду первым!»
Под пальцами скрипнула щетина, Элефантов достал бритву. Из зеркала на него смотрело незнакомое
