— Комкор, — тихо обронил Калюжный.
— Кто, кто? — удивился наш самостийный атаман Пономарь.
— Командир корабля, — все так же вполголоса пояснил механик, не удержавшись от усмешки.
Рослый летчик в меховом комбинезоне, в лохматых сапогах-«собаках», в кожаном шлеме на меху, пока еще не застегнутом на ремешки, с каким-то странным выражением суженных глаз сердито окинул взглядом нашу четверку:
— Эт-то что за шатия?
Мы невольно уставились друг на друга: «Шатия»?.. Ах, да. Летчик по сигналу боевой тревоги появляется у самолета только в меховой одежде! Но где бы мы ее взяли? И с чего набросился? Не с той ноги встал, что ли! Или вообще…
— Не шатия, а летчики! — не стерпел Зубарев.
— С кем имеем честь? — учтиво изогнулся Валька. Ну не артист ли!
— Старший лейтенант Карпущенко, — явно нехотя козырнул «комкор», вроде отмахнулся. Нет, не зря его так прозвали — тут кроется весьма прозрачный намек. Осанка — гвардейская, лицо холодное и самоуверенное, взгляд надменный. А голос… Голос зычный, о пренебрежительными нотками.
— Летчики?! Из какого полка? Где воевали?
— Мы не воевали. Мы из училища, — пробормотал Лева и покраснел, бедняга, как будто и действительно сознавал вину, что не успел хватить войны.
— Тоже мне асы! Полуфабрикаты вы еще, а не летчики. Почему здесь? Кто прислал? Ефрейтор Калюжный, у тебя на стоянке что — проходной двор?
— Я думал… Они ж хорошо помогли…
— Он думал! Вот сейчас по-гля-жу, что вы тут на-партачили…
Обида казалась такой незаслуженной, впечатление от первой встречи таким тяжелым, что даже Валька Пономарев растерялся.
— Если что не так огородили — перья повыдергаю!..
— Поберегите свои! — процедил Коля Зубарев.
— Че-го? — Карпущенко обернулся к нему всем корпусом. Посверлил глазами и отвернулся.
«А пошел бы ты!.. — едва не сорвалось у меня. Про такого наш инструктор Шкатов сказал бы: «Шибко летчик!» Боясь взорваться, я до боли прикусил губу. А наш отчаянный Валька вдруг завертелся:
— Дозвольте обратиться… Извините, но осмелюсь заявить, что вы не совсем правы. Вы лично нас не звали, это верно. Но… механик у машины один, почему бы и не помочь? Мы ж…
Валькина работа над образом Швейка не была удостоена никакой оценки. Так тебе и надо, скоморох!
А грозный ас сунул мне в руки свой планшет с небрежно втиснутой в него картой и, не глядя на меня, приказал:
— Потрудись. Сложи, как положено, и верни.
Карта была точно такой же пятикилометровкой, какой мы пользовались и в училище, но размеры! Если там для недальних курсантских полетов мне выдавали лишь лоскуток, равный носовому платку, то здесь была склеенная из таких лоскутков-квадратов целая простыня. Ее требовалось сложить аккуратной гармошкой — так, чтобы там, в небе, пилот мог, не выпуская штурвала, открывать участок за участком одной рукой. Зная это, я не стал и спорить: трудно мне, что ли. Однако гармошка получилась не в меру пухлой и вдобавок скособоченной. Когда Карпущенко, закончив осмотр бомбардировщика, опять подошел ко мне и взял планшет, то его взгляд при этом не выразил ровно ничего, точно лучшего он и не ожидал.
И вдруг спросил:
— Тоже летчик?
— Так точно!
— Оно и видно, — Карпущенко поджал губы.
Кровь бросилась мне в лицо. Я отвернулся. Не объяснять же ему, черт побери, что не в классе за столом пришлось мне возиться с его картой, а стоя возле стеллажа для инструментов. Да и пальцы от холода не гнулись, и шинель сковывала. «М-да, шибко летчик!..»
— Хватит, петухи. Сыт по горло. Тут не до вас. Дуйте-ка вон в тот ангар, он теплый, — Карпущенко указал на одно из строений. — Там и отсиживайтесь до самого отбоя.
Пришлось, что называется, сматывать удочки.
На стоянках в эту минуту взревели моторы бомбардировщиков. Взревели и, приглушенные, зарокотали на малом газу — для прогрева. Со стороны Крымды прибежал зеленый автобус. Из него высыпали летчики. Ага, значит Карпущенко появился на аэродроме заранее, потому что техник его экипажа был в наряде и контролировать работу механиков ему пришлось самому. А теперь сюда прибыли все.
Летчики… Они всегда представлялись мне людьми особого склада. Да, пожалуй, так оно и есть. Сколько нужно знать и уметь, чтобы тебе доверили водить самолет!
«Летчик, — любил говорить наш инструктор старший лейтенант Шкатов, — начинается с характера. Особенно — военный летчик…»
Себя, между прочим, он таковым не считал. Инструктор — это, мол, всего лишь инструктор, а настоящую закалку можно получить лишь в боевом строю летной части.
И вот они — военные летчики — передо мной. Что-то необычное виделось мне уже в самом их облике. И невольно хотелось глядеть на них, и отчего-то замирало сердце. Могучие, будто цельнокованые фигуры — из какого сплава их выковали? Вот люди, знающие себе цену!
Валькины глаза горели восторгом:
— Видали?!
В эту крылатую семью предстоит влиться и нам. Как-то она нас примет?
Едва летчики заняли свои места в кабинах, как где-то неподалеку отрывисто грохнул выстрел и над нашими головами с шипением взвилась сигнальная ракета. Она не успела еще догореть, а земля уже содрогнулась от злого, утробного рыка моторов. Вздымая огромными четырехлопастными винтами снежную пыль, самолеты один за другим поползли на взлетную полосу. Там они, не мешкая, выстроились в колонну и, надсадно взревев, тройками рванули вперед.
Страшно было смотреть на этот групповой старт. Плоскость к плоскости, почти впритык, тяжелые, как танки, двухкилевые бомбовозы с яростным гулом взмывали вверх, и даже неприступные с виду сопки оробело втягивали в плечи свои надменные лысые головы.
Когда летное поле опустело, мы долго еще топтались возле ангара, не находя слов от избытка чувств. И уже совсем в другом свете предстала перед нами окружающая местность. Военный городок, приютившийся в ложбине, был невзрачен, зато здесь, на просторной площадке, нам нравилось все без исключения: и зонтичная мачта радиостанции, и разбросанные вокруг приземистые строения, и даже обыкновенные красные щиты с подвешенным к ним противопожарным инвентарем.
Аэродром, на наш взгляд, был первоклассным. В училище летать приходилось с грунта, засеваемого для крепости травой, а тут из конца в конец весело разметнулась зовущая вдаль бетонка. Строго, точно по линейке очерченная и невероятно длинная, она напоминала собой проспект большого нового города, вдоль которого почему-то не видно домов. Лишь чуть поодаль от торца, точно маяк перед выходом в открытое море, сурово вздымалась над пустырем вышка стартового командного пункта, обращенная своими широкими окнами ко всем сторонам света. Над нею гордо развевался золотисто-голубой флаг Военно-Воздушных Сил.
Радостное, окрыляющее чувство шевельнулось в груди. Вот она — дорога в небо! Именно такой она и должна быть: чистой, как скатерть, и прямой, как стрела.
Словно специально для нас, чтобы мы могли получше рассмотреть все окружающее, из-за холмистой гряды сопок выглянуло солнце. Оно лежало между двух заснеженных вершин, как бы нежась в мягком белом пуху и заливая летное поле спокойными негреющими лучами. Однако на северо-западе, в той стороне, где проходила государственная граница, по-прежнему громоздились причудливые глыбы зловеще мрачной облачности. Журавлиным клином скользнули туда только что ушедшие с аэродрома бомбардировщики, и небо теперь раскалывалось от их свирепого гула, как будто там уже началось ожесточенное воздушное сражение.
— А не зайти ли нам на радиостанцию? — предложил Пономарев. — По крайней мере, будем в курсе
