должны существовать хорошие отношения между двумя Германиями. Но не следует перегибать палку в этом направлении. От пангерманизма следует отказаться. Существуют два германских государства, и эти два государства следует сохранить».
К несчастью, когда к концу 1989 года этот вопрос встал в повестку дня международной жизни, Горбачев и Шеварднадзе оказались абсолютно неспособными правильно оценить складывавшуюся ситуацию, своевременно разработать с помощью профессионалов и последовательно осуществлять нашу линию в германских делах. У Горбачева не было позиции по Германии ни при встрече с Миттераном в ноябре 1989 года в Киеве, куда тот прилетал специально обсудить этот вопрос, ни при встрече с Бушем в декабре того же года на Мальте. В изложении Горбачева советская позиция по вопросу объединения Германии в ту пору сводилась к общим фразам насчет того, что при этом должны учитываться интересы безопасности других государств. Каким образом они должны учитываться, не расшифровывалось. Не говорилось, что вхождение объединенной Германии в НАТО было бы несовместимо с интересами безопасности Советского Союза.
И уж совсем непростительно, что даже к встрече с канцлером ФРГ Колем в начале февраля 1990 года в Москве у Горбачева все еще не было четко разработанной и коллективно одобренной советским руководством позиции на этот счет. Буквально накануне переговоров с Колем, намеченных на 10 февраля, Горбачев в беседе с госсекретарем США Бейкером сам сказал ему, что он еще только собирался провести «семинар» по Германии в поисках идей для решения этой проблемы. Улетая из Москвы, Бейкер оставил в посольстве ФРГ для Коля письмо, в котором сориентировал его, сообщив об отсутствии у советского руководителя позиции по германским делам.
В беседе с Колем Горбачев стал импровизировать, причем, к удивлению самого Коля, из этих импровизаций вытекало, как напишет потом в своей книге помощник канцлера Тельчик, что «канцлер может взять дело объединения Германии в свои собственные руки». И далее: «Моя рука встрепенулась, чтобы точно записать каждое слово, ничего не прослушать и не упустить, что было существенно или могло привести к недопониманию. Внутри все ликовало. Это триумф! Триумф для Коля, который войдет в историю, как канцлер германского единства».
Будучи вдохновлен таким поворотом в разговоре, Коль решил ковать железо, пока оно горячо, и спросил Горбачева и Шеварднадзе, как они отнесутся к вхождению объединенной Германии в НАТО. И его окончательно воодушевило то, что он не услышал от них ясного отрицательного ответа — они отделались туманными, двусмысленными рассуждениями.
После этого — и только после этого — при встрече Буша и Коля 24–25 февраля 1990 года в Вашингтоне ими было решено твердо настаивать на полноформатном вхождении объединенной Германии в НАТО. Об этом откровенно скажет Буш: «Пять месяцев назад, в феврале, канцлер Коль и я пришли к единому мнению относительно того, что объединенной Германии следует сохранить полное членство в Организации Североатлантического договора, включая ее военную структуру».
Между тем раньше, до визита Коля в Москву, руководство США, как и руководство ФРГ, по словам Тэлбота, «не исключало возможности того, что Германия сможет в конечном счете иметь несколько более аморфные связи с Североатлантическим союзом, чем полное членство, возможно, по примеру Франции, которая связана с НАТО политически, но не в военном плане».
Однако даже такая реально существовавшая, как мы видим, возможность была упущена нашими тогдашними руководителями. Только в марте 1990 года, то есть уже после того как западные державы, видя бесхребетность Горбачева, утвердились в своей решимости включить объединенную Германию в НАТО, из Москвы стали исходить заявления о неприемлемости этого для Советского Союза. И только 14 марта была изложена в форме Заявления МИД СССР более или менее разработанная советская позиция по вопросам, связанным с объединением Германии.
Но было слишком поздно, тем более что после состоявшихся 18 марта выборов, в результате которых к власти в ГДР пришло новое правительство во главе с Мезьером, переговоры по германским делам по формуле «4 + 2» (СССР, США, Англия, Франция + ФРГ и ГДР) очень скоро превратились в переговоры «5–1», то есть СССР остался на них в полном одиночестве. Не могли помочь делу и начавшиеся импровизации с нашей стороны в диапазоне от «нейтрализации» Германии (что было, конечно, нереалистично) до включения ее в оба союза — НАТО и ОВД (что было просто глупо, тем более в условиях, когда дни ОВД были сочтены).
Не услышав в нужный момент от советских руководителей «нет» включению объединенной Германии в НАТО, западные лидеры теперь планомерно дожимали Горбачева и Шеварднадзе, чтобы получить от них ясное «да». Очередной нажим в этом плане был оказан Бушем на Горбачева во время визита последнего в США в конце мая — начале июня 1990 года. Не говоря по-прежнему твердо «нет» и не решаясь еще сказать прямо «да», Горбачев начал опять импровизировать. И опять не слишком умно, задав в какой-то момент риторический вопрос: «А не предоставить ли немецкому народу возможность самому решить, быть ему или не быть в НАТО?» Поймав Горбачева на слове, Буш тут же спросил, готов ли он повторить только что сказанное публично. И Горбачев в знак согласия кивнул головой. Только благодаря тому, что против этого запротестовал присутствовавший на беседе В. М. Фалин, точка над «i» тогда не была поставлена — Горбачев предложил, чтобы этот вопрос дополнительно обсудили Шеварднадзе и Бейкер.
А дальше случилось то, что всегда случается, когда, как говорится, стеречь капусту ставят козла. Уже через неделю при встрече с Бейкером в Копенгагене 5 июня Шеварднадзе, по свидетельству очевидца, «сделал еще один гигантский шаг в направлении согласия Советского Союза с объединением Германии в рамках НАТО, заявив, что объединенная Германия будет, конечно, свободна выбирать себе союзы». Согласно тому же свидетелю, «Бейкеру с трудом удалось сдержать свое ликование». Сразу же после этого разговора с Шеварднадзе, кончившегося поздно вечером, Бейкер позвонил Геншеру и, хотя тот уже спал, попросил разбудить его, чтобы обрадовать такой приятной новостью. Вслед за этим он обрадовал и своего президента Буша.
А когда Шеварднадзе при очередной встрече с Бейкером в Берлине 22 июня попытался немного отойти от сказанного им в Копенгагене, тот тут же его отчитал: «Я сказал своему боссу, что вы, ребята, уже согласны, а теперь вы даете задний ход». В ответ Шеварднадзе извиняющимся тоном, «почти как ягненок», стал оправдываться, говоря, что изложенная им на сей раз позиция — это «не мое и не Горбачева заявление, а предписание Политбюро».
Но и этим зигзагам скоро пришел конец, когда во время пребывания Коля в июле 1990 года в СССР Горбачев самолично дал официальное добро на полноформатное вхождение объединенной Германии в НАТО. Узнав об этом, известный западногерманский деятель Эгон Бар с удивлением воскликнул: «Откровенно говоря, я поражен согласием Горбачева на включение Германии в НАТО… Можно сказать, что Североатлантическим союзом одержан величайший триумф».
Вряд ли поэтому можно удивляться, что один из журналистов, сопровождавший Коля на обратном пути в Бонн, писал: «Сказать, что Коль был доволен переговорами, — значит не сказать ничего. Коль светился от удовольствия». Неудивительно и то, что Буш считал самым важным своим свершением в ведении дел с Советским Союзом то, что он «завлек и нацелил Горбачева на преодоление его собственного нежелания видеть Германию в НАТО и сильной оппозиции такому решению внутри СССР».
Факт согласия Горбачева на то, что еще незадолго до этого он называл «нарушением баланса в стратегической зоне мировой политики», наши «новомышленцы» пытались объяснить в основном двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что ФРГ в лице Коля взяла обязательство не размещать на территории бывшей ГДР иностранные войска и соответственно не допускать туда ядерное оружие. Во-вторых, тем, что Коль пообещал, что общая численность бундесвера не будет превышать 370 тысяч человек, а это, дескать, почти в два раза меньше общей численности вооруженных сил ФРГ и ГДР до их объединения.
Неразмещение иностранных войск и ядерного оружия на территории Восточной Германии — это, допустим, хорошо. Но в условиях самороспуска ОВД и ухода советских войск не только из Восточной Германии, но также из Венгрии, Польши, Чехии и Словакии не мог не возникать вопрос: почему, собственно, при этом должны оставаться иностранные войска и тем более ядерное оружие на территории Западной Германии?
Что касается того, что численность бундесвера будет ограничена 370 тысячами человек и что это якобы означает сокращение чуть ли не вдвое суммарной численности армий ФРГ и ГДР до их объединения, то этот аргумент вообще логически несостоятелен. Ведь раньше-то эти две армии находились по разные
