Потолок поддерживали массивные, потемневшие от времени балки, и это лишь укрепляло в Саре ощущение, что она находится в какой-то средневековой крепости. Ухитрившись наконец приподнять голову, девушка увидела окно — единственный источник света в комнате, — глубоко врезанное в противоположную стену. Но этот путь к бегству преграждала решетка.
Застонав, Сара кое-как умудрилась сесть. Из мебели в комнате имелась лишь кровать, на которой, собственно, Сара и лежала — изящное сооружение, украшенное позолотой и эмалью, абсолютно неуместное в этой суровой средневековой башне, — и невзрачный деревянный стол, на котором стояли графин с водой и зловещая синяя бутылочка с настойкой опия.
Сев, Сара поняла, что у нее кружится голова и что ей очень хочется пить. На ней по-прежнему был ее дорожный наряд, включая плащ и туфли. Интересно, как долго она пробыла в забытьи? Волосы на ощупь казались жирными и растрепанными, а ноги затекли от длительного лежания, и теперь их словно иголками кололо. Ухватившись за спинку кровати, Сара поднялась на ноги и невольно скривилась от боли. Комната вокруг нее бешено кружилась, но Сара твердо вознамерилась одержать над ней верх. В конце концов она все-таки сумела добраться до зарешеченного окна.
Она находилась в замке.
Крепостная стена, в которой было прорублено окно ее комнаты, спускалась вниз на шестьдесят футов, а у подножия ее тянулся ров со стоячей водой, почти сплошь заросший кувшинками. Вокруг раскинулась приятная зеленая местность. В отдалении, как показалось Саре, виднелся шпиль деревенской церкви, но в этом она не была уверена.
Англия. Или нет? Мириэль хотела добраться до Лиссабона…
Где Мириэль?
Борясь с головокружением и подкашивающимися ногами, Сара повернулась и оглядела комнату. Мириэль здесь не было. Сара встряхнула головой, пытаясь разогнать дурман. Мистер Хайклер намеревался взять их обеих с собой. Значит ли это, что Мириэль держат где-то в другом месте?
Сара провела рукой по волосам и извлекла из них последние шпильки; спутанные волосы рассыпались по плечам. Может ли она выбраться из комнаты и поискать Мириэль? Сара с недоверием изучила массивную, окованную железом деревянную дверь. Она не была уверена, что ей хватит сил отворить эту дверь, даже если та не заперта, — а если все-таки заперта?
Но выяснять это самостоятельно Саре не пришлось. Послышался звон ключей (значит, все-таки заперта!) и скрип несмазанных петель, а затем тяжелая дверь отворилась.
В комнату вошла молодая женщина в скромном сельском наряде из домотканой материи; она несла на деревянном подносе чашу и кувшин. Следом за женщиной вошел Джеффри Хайклер: подтянутый, безупречно аккуратный, одетый по революционной моде во все черное. Он напоминал элегантного хорька, и на его фоне Сара показалась себе еще более грязной и растрепанной.
При виде стоящей Сары служанка потрясенно взвизгнула и засуетилась вокруг стола, переставляя на него содержимое подноса. Мистер Хайклер улыбнулся:
— А, так вы проснулись, герцогиня? Прекрасно! Мне не придется возиться и будить вас самому.
— Где Мириэль? — с прямотой, присущей янки, спросила Сара. Если мистер Хайклер ожидал, что она устроит истерику или будет ходить вокруг да около, то он не на ту напал.
Джеффри улыбнулся, явно готовясь что-то наплести, и терпение Сары лопнуло.
— И извольте говорить правду! Я не в том настроении, чтобы слушать ваши байки!
— Однако вам придется стать более терпимой, — сухо заметил мистер Хайклер. — В конце концов, вы моя пленница.
В ответ Сара совершенно не по-дамски фыркнула.
— Убирайся отсюда, девчонка! — рявкнул Джеффри по-французски. — И пойди доложи монсеньору, что он может поговорить с ней прямо сейчас!
Перепуганная служанка присела в низком реверансе и поспешно выскочила из комнаты.
Сара осталась наедине с мистером Хайклером. Сердце ее бешено колотилось, но Сара знала, что на ее лице сейчас застыло бесстрастное выражение и что эта маска сфинкса должна нервировать Хайклера. Ее враг был изнеженным горожанином. Ему не довелось бороться за выживание в бескрайних лесах ее родины. Если только ей удастся улизнуть из этой башни, она скроется и во французских лесах, да так, что Джеффри Хайклер ни за что ее не разыщет.
— Вы можете сколько угодно воображать, что взяли верх, — монсеньора это не волнует. Он сломает вас с такой же легкостью, с какой колет орехи; ему достаточно лишь сжать пальцы…
— И он сможет меня съесть, — охотно подсказала ему Сара. — Ну, мистер Хайклер, хоть это и похоже по описанию на весьма искусный фокус, я, однако, не вижу, как он может пригодиться в нынешней ситуации. Вы предали Англию, мистер Хайклер, и хоть я и питаю иногда сентиментальные чувства к предателям и революционерам, я никоим образом не могу одобрить того, как вы обращались с леди Мириэль, — решительно заявила она, возвращая разговор в желательное ей русло.
— Ничего особенного в моем обращении не было! — огрызнулся мистер Хайклер. — И я надеюсь, что крошка умерла где-нибудь в канаве. Она выскочила из кареты на первой же остановке — бросив вас, дражайшая герцогиня, — и я понятия не имею, где она сейчас.
— Какая тяжелая потеря для вас! — соболезнующе произнесла Сара.
Мистер Хайклер побагровел от гнева и двинулся к ней, занося руку для удара. Сара застыла, приготовившись отразить нападение. Она была воином Народа, и если мистер Хайклер ожидал легкой победы, то он просчитался. Сара твердо намеревалась одолеть своего противника, а потом, когда он будет обездвижен, — сбежать.
Но осуществлению ее планов — и планов мистера Хайклера — помешало появление изящного молодого человека в безупречном незнакомом мундире.
— Монсеньор Талейран примет вас сейчас, месье Хайклер. И вас, мадам герцогиня.
Сара не знала, что в определенных кругах Шарль Морис де Талейран-Перигор носил прозвище «Черный жрец» (лишь отчасти он был обязан им своему духовному сану, от которого его отлучил Римский Папа), но по некотором размышлении она и сама могла бы его так назвать; хотя его светлые волосы уже начали отливать серебром и сам он разменял шестой десяток, Талейран по-прежнему сохранял свежее, наивное лицо добродушного сельского священника. Он спасся от террора, сделавшись его орудием, а затем, когда кровавое колесо революции совершило очередной оборот, он продолжил свою деятельность уже в качестве орудия террора императорского.
Талейран был одет в обычный черный костюм чиновника; руки затянуты в тонкие черные перчатки, а на шее красовался черный широкий галстук (некоторые утверждали, будто он носит черное, потому что на нем меньше заметна кровь — но, к счастью, до Сары эти слухи не дошли). Он сидел в простом деревянном кресле за простым деревянным столом в комнате, расположенной на первом этаже этой же самой башни. На столе стояла чернильница, лежали перья и бумаги — словно какой-то адвокат собрался записывать показания свидетеля.
Когда Сару ввели в просторное помещение, которое некогда, очевидно, служило гостиной, она огляделась по сторонам. Когда-то зал явно был роскошным, но сейчас на нем лежал тот же отпечаток неухоженности, как и на всем здании: высветленное пятно на голом деревянном полу свидетельствовало, что когда-то здесь лежал ковер, а многие створки высоких окон были вместо стекла затянуты пергаментом, и в зале царил золотистый полумрак. Искусная лепнина полуосыпалась, а обои были сорваны. Кто-то потрудился не то с молотком, не то с железным ломом над огромным беломраморным камином, и теперь сатиры и купидоны, украшавшие некогда фриз, были лишены глаз и жестоко искалечены. Огонь в камине не горел, и, несмотря на лето, в помещении было холодно.
— Добрый день, мадам герцогиня, — произнес Талейран на безупречном английском, когда Сару подвели к его столу. — Надеюсь, вам понравилось путешествие?
— Ах, прекратите этот дурацкий спектакль! — взорвалась Сара. — Вам прекрасно известно, что оно мне не могло понравиться! Меня похитили, опоили наркотиками — а если вы не знаете, как влияет на голову чрезмерное количество опия, то я счастлива буду вас просветить!
— У мадам сильный характер, — заметил Талейран. — Такой бывал и у других, когда их впервые приводили ко мне. Но не после этого.
