— Сны? — Мэри заколебалась. — Настоящие сны, как у нас с тобой?
— Точно. Я улавливаю куски — будто смотришь на безумный монтаж из кусочков сотен записей.
— Хотела бы я быть в его разуме, как ты, — вздохнула Мэри. — Что ему снится? Ты различаешь содержание его снов?
— Если сосредоточиваюсь, — сказал Джим. — Слушай, помолчи немного, чтобы меня не сбивать. Сны у него достаточно четкие, но мне надо сосредоточиться, чтобы по-настоящему увидеть их. Не то что они интересные — ему только работа и снится.
— Работа?
— Работа. Так может...
— Да, извини. Давай.
Мэри замолчала.
Джим сказал ей почти правду. Ему действительно надо было сконцентрироваться, чтобы ощутить сны сквонка. Но еще важнее — выкроить время, чтобы взвесить все, что он узнает из снов, и решить, оставить эту информацию при себе или нет. Может, обида и угасла, но его все еще переполняла решимость вырваться на свободу и хотя бы доказать, что он может это сделать.
Сны сквонка были такими же чуждыми, как и он сам. Через несколько минут Джиму пришло в голову, что они могут быть не столько снами, сколько чем-то вроде процесса сортировки и запоминания. Но в том, что сквонку они были приятны, сомневаться не приходилось. От него исходило сильное чувство удовлетворения.
Сами сны представляли собой только вспышки отдельных эпизодов. Сквонк убирает «ИДруга». Сквонк моет внешние стены здания. Сквонк чистит мостовую снаружи «ИДруга», потом несет сборные детали с этого этажа на верхние этажи здания. Сквонк управляет машиной, отрезающей куски от плоского зеленого живого существа; потом вместе с остальными сквонками берет эти куски и раскладывает их между вновь построенными зданиями, а потом из них вырастают дороги вроде тех, по которым он шел к этому зданию. Сквонк ищет что-то, что лааг потерял, маленькую деталь, которая должна подойти к другим...
Похвалы, что любопытно, сквонку не снились — ни того лаага, которого он встретил по пути сюда, ни Джима. Но во сне появлялись как минимум трое других лаагов, которые в разное время направляли сквонка на работу. У Джима сложилось впечатление, что сквонк подчинялся приказам любого лаага. Похоже, отношения между сквонками и лаагами куда меньше напоминали отношения между собаками и людьми, чем Джим предположил сначала.
Но нельзя было отрицать, что сквонк существовал для того, чтобы выполнять приказы лаагов. Он даже рвался это делать. Что за работу ему поручали, значения, похоже, не имело. Сквонка привлекало само наличие работы.
— Боже мой! — воскликнул Джим внезапно.
— Что такое? — немедленно прозвучал вопрос Мэри.
Джима вдруг пронзила странная мысль, что сквонк был привязан не к отдельным лаагам как личностям, а к лаагам как поставщикам работы. Работа, похоже, была главным удовольствием для сквонка. А самым большим удовольствием — работа, выполнение которой оказывалось публично признанным. Но Джим не решался высказать эту гипотезу Мэри. Во-первых, она могла быть ошибочной. Во-вторых, она могла содержать зародыш идеи, которая пригодилась бы ему, чтобы вырваться из-под гипнотического контроля. Вместо этого он выбрал кое-что, замеченное им в снах сквонка и явно более интересное для нее.
— А знаешь, — сказал он после секундной паузы, — в снах сквонка ни сквонки, ни лааги не занимаются ничем, кроме работы. Ни разу не было заметно ни домов, ни спальных мест, ни зон отдыха.
С минуту Мэри обдумывала эту информацию.
— Думаешь, сквонков в такие места не пускают?
— Либо так оно и есть, либо их нет даже у лаагов, — задумчиво отозвался Джим. — Может, они тоже спят на рабочем месте и не занимаются ничем, кроме работы.
— Быть того не может, — засомневалась Мэри. — Разве что все лааги, которые до сих пор нам попадались, — рабы или что-то в этом роде и прикованы к работе, как когда-то галерные рабы были прикованы к веслам. Любая технологическая цивилизация, сравнимая с нашей, должна как-то вознаграждать за постоянную работу. Иначе им незачем развивать технологию. Предполагать, что они только работают, и ничего больше — это какая-то бессмыслица. У примитивного человечества было больше работы, чем они могли осилить. Технологии развились из потребности спрятаться от дождя и избавиться от необходимости все время собирать дрова для костра.
— Это в нашем случае, — сказал Джим.
— Любая технологическая цивилизация возникает в ответ на потребность. Если хочешь, попробуй придумать, зачем еще она могла возникнуть.
Джим попробовал, и у него не вышло, по крайней мере вот так сразу.
— Ладно, в технологической цивилизации должны существовать возможности компенсации, — согласился он. — Сквонк спит, значит, лааги и все другие местные виды спят тоже. Значит, должны быть спальные места — если только они не спят на рабочем месте, как я уже предположил. Наш сквонк, похоже, именно это сейчас и делает. И должны быть зоны отдыха или по крайней мере нерабочие зоны. Пока что я с этим соглашусь.
— Не знаю, почему нам надо обо всем спорить, — отозвалась Мэри.
— Все люди разные, — ответил Джим. — Я не ты, а ты не я. Это значит, что ты видишь мир и действуешь не так, как я, по крайней мере не всегда. Так что мнения всегда будут различаться.
— Настолько? — спросила Мэри.
— Может быть.
— Я вовсе не ставлю своей целью оспаривать все, что ты говоришь, — сказала она. — Просто ты...
— ...неправ?
— Именно. Ты очень часто не прав, особенно в тех областях, о которых я кое-что знаю. Когда ты управлял «ИДругом», я с тобой не спорила, потому что в этом ты разбираешься. Но в области социологии и психологии я знаю куда больше, чем ты.
— Человеческой социологии и психологии.
— Так или иначе, ты в этом совсем не разбираешься.
— Так или иначе, мы имеем дело с чуждой культурой, в которой мы оба не разбираемся. Верно? Там, где приложимы твои знания о людях, ты, возможно, лучше можешь строить предположения. Но поскольку мы оба окружены неизвестным, единственный очевидный факт состоит в том, что ни один из нас ничего не знает точно. Ты можешь оказаться права на основе того, что ты изучала. Но я, хоть я и ничего не изучал, могу тоже оказаться прав просто потому, что я другой человек, вижу вещи по-другому и могу заметить что- то, чего ты не заметила. Так как, по-твоему, могу я иметь свое мнение?
Она ответила не сразу.
— Ты можешь иметь свое мнение, — сказала она, — а я могу говорить тебе, когда оно ошибочно.
— Когда оно, по-твоему, ошибочно.
— Ладно, по-моему, ошибочно.
Они опять умолкли.
— Теперь мы спорим о спорах, — сказала Мэри.
Сквонк открыл глаза, перекатился на ноги, удлинил их и снова высунул голову, будто приветствуя окружающий мир.
— Извини, — сказал Джим. — Я постараюсь исправиться.
— И я тоже, — ответила Мэри. — Сквонк проснулся.
— Недолго он спал, — заметил Джим. — А что теперь?
Сквонк вышел из очереди и направился к задней части здания. Он вошел в столовую, которая явно делилась на две части: для лаагов и для сквонков. В обеих частях что-то вроде буфетов размещалось у стен на противоположных концах комнаты. В части, отведенной лаагам, группы от двух до десяти особей окружали пьедесталы, на которых стояло что-то вроде больших серебряных тазов. Из этих тазов они ели, размахивая при этом руками и меняя величину ног и туловища. Время от времени один из лаагов в такой группе поворачивался и уходил, и вскоре на его место приходил другой и приносил с собой пригоршню еды из буфета.
