подчиненными несколько обескуражило: очень уж запросто, по-панибратски обходился со всеми майор.
Вошла в комнату девушка, младший сержант. Майор сказал ей комплимент. И только когда Спасов, разобрав на столе фотоснимки, нахмурился и строго спросил: «Что это? Почему так низко смонтировали?» — старшина успокоился. Видно, так и нужно. Когда дело касается личных отношений, майор — рубаха-парень, а когда речь идет о службе, тут уж извините… Спрос будет самый строгий.
— Я вас спрашиваю, Весенин.
— Двухмаршрутная площадь, товарищ майор. Второй маршрут сейчас присоединим. Якубовский с Калабуховым летали.
— Для артиллерии или для штурмовиков фотосхемы?
— Сейчас все для артиллерии.
— Сколько пар ходило на фотографирование сегодня?
— Обработали четыре фильма. И еще пара истребителей ушла на задание вот в этот квадрат. То можно оставить на завтра, а это надо закончить сегодня, и как можно быстрее.
— Почему?
— Суббота.
— Ну и что?
— В клубе могут быть танцы… Могут дать концерт.
— Понятно.
Майор снял с себя гимнастерку, повернулся к стоявшему у двери Игнатьеву:
— Старшина, не к теще на блины приехал. Раздевайся, помогать будешь. А вы, младший сержант Цветкова, чего ждете? Режьте картон для фотосхем. Быстро управимся — всех отпущу на концерт. Я потрясен смертью блестящего офицера, капитана Егорова… Вы, конечно, больше травмированы… Вы жили и работали вместе с ним, знали его лучше, чем самих себя. Но не будем походить на мокрых куриц. Данью уважения к его памяти должна стать безупречная работа всего личного состава отделения. Война еще не окончена, от нас требуется точность, трудолюбие… Думаю, высказался я довольно ясно. Начнем.
В комнату вбежал сержант. Увидев незнакомых для него старшину и склонившегося над фотосхемой другого военного с гимнастеркой в руке, он неловко козырнул.
— Что-то я тебя не припомню, сержант. Как фамилия?
— Миронов, товарищ майор.
— Откуда узнал, что я майор?
— По погону. На гимнастерке.
— Чем занимаешься?
— Калькированием. Маршруты переношу на кальку.
— Для этой площади уже сделал?
— Нет, не успел, товарищ майор.
— Так вот, сержант Миронов, бери под свое покровительство старшину Игнатьева, укажи маршруты на карте, пусть скалькирует, а мы посмотрим, что у него получится. А ты сам… Пронумеруй кадры на пленке, начнем печатать.
Игнатьев снял гимнастерку, засучил рукава рубашки, подошел к столу. Миронов протянул ему пачку прозрачных листов.
— Вот, старшина, скопируй дорогу от этого квадрата до этого, и все, что прилегает к ней, тоже. Тушь — черная, перо, рейсфедер… Бери, что понравится. Понятно?
— Понятно. Для чего все это?
— Не все умеют читать фотосхемы, вот и приходится расшифровывать. Чтобы любой командир в пехоте, артиллерии мог разобрать, что к чему.
— Ясно.
Игнатьев переносил на кальку отрезок дороги, а сам думал: «Вот, видно, здесь, при переносе разысканных вражеских объектов с фотосхемы на кальку, и происходит рождение ошибки. Ошибка выдается за непогрешимую истину бомбардировщикам, те летят и сбрасывают бомбы в стороне от объектов, которые надо разбомбить. Может быть, Миронов допустил тягчайшую ошибку и, чтоб не нести ответственности, убрал капитана? Нет, едва ли. Какой-то открытый он, этот белобрысый сержант Миронов. А если он? Тогда я ничего не понимаю в людях. Впрочем, надо поговорить с ним».
Старшина оторвался от кальки, подождал, пока Миронов тоже поднял голову от схемы, поманил пальцем к себе.
— Не получается, старшина?
— Почему не получается? Получается. Я только хочу спросить: давно здесь служишь?
— Два года.
— Почему в обращении ко мне пропускаешь одно слово?
— Какое?
— Товарищ.
Миронов озадаченно посмотрел на Игнатьева, пожал плечами, сказал:
— У нас так принято. Если для вас важно, чтоб было «товарищ», мне не трудно… Между собой мы попросту…
— Ладно, я подумаю, сержант, важно это или не важно, — сказал старшина и склонился над картой. Вновь по кальке побежало перо, оставляя черные следы.
«Нет… не может такой. Смотрит в глаза чисто, без тревоги. Неужели Весенин? Или тот лаборант с заспанным лицом и звероватым взглядом глубоко сидящих глаз? Девушка, конечно, исключается. Хотя почему? А вдруг он обманул ее, и последовало возмездие? Нет, глупость вы порете, старшина Игнатьев. Сперва надо познакомиться со всем процессом подготовки фотосхем, установить опасные узлы… Первый есть снятие, маршрута со схемы на кальку. А потом?..»
Миронов склоняется к старшине:
— Счастливый вы человек, товарищ старшина.
— С чего взял?
— Только, как говорится, порог отделения переступили — и пожалуйте на концерт и танцы.
— Но может и не быть ни того, ни другого.
— Все будет. Уже объявление вывешено возле клуба.
— Прекрасно. Вообще ты прав, я — счастливый человек.
— А ну, братва, песню. Нашенскую, — сказал Спасов.
И зазвучала тихая, проникновенная, чуточку грустная песня о том, что у воздушных разведчиков служба совсем будничная, их вроде и нет, а вот бомбы рвутся над вражескими окопами, взлетают на воздух дзоты и доты по их снимкам и разысканиям. Игнатьев чертил, а сам украдкой поглядывал на Весенина, Миронова, Шаповала, Цветкову, на юного дешифровщика по прозвищу Штурманенок, на пожилого лаборанта Косушкова. Стоял перед старшиной вопрос: «Кто?» А рядом и второй вопрос: «А что, если мы с подполковником Тарасовым ошиблись, и сюда не за чем было являться?» Ответа не было. Ни на тот, первый вопрос, ни на второй.
Работа над фотосхемой закончена. Майор поднял руку:
— Внимание! Все в порядке. Все свободны, кто желает — может идти в клуб. Дежурным по фотоотделению назначаю…
— Я могу остаться… Я не танцую. И пакет в штаб снесу, — сказал Шаповал.
— И я не пойду на вечер. В мои годы вроде бы и не к лицу на танцульки бегать, — сказал Косушков.
— Добро! — сказал майор. — Дежурство возлагаю на обоих. За старшего вы будете, Косушков.
— Слушаюсь.
6
Фотоотделение располагалось на отшибе, в бывшем помещичьем доме. Ближе к штабу корпуса и
