меня, нежели аномалию. В тот отвратный день я возвращался с весьма удачной ходки. Хабар, найденный мной, можно было сдать за немаленькую сумму, а поднятый с мертвого «долговца» «ВАЛ» вообще являлся удачнейшей находкой. О таком оружии мечтает каждый, ну а я, ко всему прочему, достал еще и модифицированный. В общем, день удался. И тут гляжу: шар в воздухе висит и изумрудным светится. Ну прямо красота — взгляда не отвести! Тут же сообразил: артефакт новый нашел. Какие у него свойства, что за разница? Главное, научники за такое чудо диких денег отвалят. Они вообще за всё новое сверх крыши платят, даже если выяснится, что находка вызывает у владельца неоперабельную опухоль мозга. Да, был однажды и такой случай. Поэтому сталкеры всегда осторожны с необычными созданиями аномалий. Но то свечение ослепило меня, загипнотизировало. И я пошел к этому таинственному шарообразному изумруду. Датчик аномалий орал, как резанный, но я не слушал. И хотел лишь добраться до этой диковинки.
А потом я пересек невидимую черту. Изумруд окрасился в рубин. Пси-волна врезалась мне в мозг, столкнув с ног. Мучительная боль пронзила тело. Я видел, как кожа моя расходится по швам, но не чувствовал ничего, кроме адской боли в голове. Казалось, еще чуть-чуть, и серое вещество разорвется в клочки вместе с головой. Страшно хотелось умереть, не испытывать больше этих мук. Я с ужасом глядел, как через распоротую кожу льет кровь и стремится к артефакту, делая тот еще больше. Наконец он отпустил меня. Раны тут же сошлись. Адское порождение Зоны исчезло. Всего этого будто и не было. Даже боль прошла. Но я был готов поклясться, что секунду назад был в сантиметре от смерти! И поэтому решил пойти на Янтарь, к Хрусталёву.
А сейчас он сказал мне, что я умру.
— На Милитари, — ошарашено ответил я, — Что значит умру? И у меня нет никакого шанса выжить?
Ученый бросил на меня брезгливый взгляд.
— А зачем тебе вообще жить, животное? Какой это имеет смысл?
— Помогите мне! — крикнул я. Паника постепенно захватывала мои разум и рассудок.
— Посмотри на себя. — Проговорил эколог, — Ты же животное. И ни что иное. Ты точно так же хочешь выжить. Любым способом. Не смотря на то, что не представляешь никакой пользы для общества. И скоро станешь убивать других, чтобы выжить самому.
Он встал и отправился к себе в кабинет. Но вскоре вернулся с двумя пакетами наполненными кровью.
— Единственная твоя надежда: пить человеческую кровь.
Я посмотрел на него удивленным взглядом.
— Как это? Это же… ужасно, неестественно…
— Ничего, приноровишься. Все животные приноравливаются. Потому что хотят жить. — Холодно бросил Хрусталёв.
Я насыщался чудесной, вкуснейшей, спасительной кровью уже мертвого Морфия. Ничего лучше и придумать было нельзя! Мало того, что она божественна на вкус, так еще и каждый раз спасает мою жизнь, отдаляя мучительную смерть. Великолепно!
Вдруг в тишине послышался шорох. Я отлип от шеи сталкера и взглянул в темноту.
Предо мной стоял кровосос. Подергивая щупальцами, он жадно рассматривал мою добычу. Испугавшись, я бросился на него с кортиком. Мутант, быстро среагировав, оттолкнул меня могучей лапой. Я отлетел и врезался в стену. Дыхание сперло — похоже, сейчас напьются моей кровью. Сиплым голосом я спросил:
— Ты убьешь меня?..
И тут мне показалось, что он улыбнулся. Язвительно так улыбнулся. Но потом он совершил куда более странный поступок. Он заговорил.
— Нет, не убью…
Я изумленно взирал на него.
— Ты говоришь по-человечески?
— Нет. Это ты говоришь на моем языке.
Сердце бешено колотилось, в безуспешной попытке вырваться из оков бренного тела, убежать как можно дальше от источника первобытного страха.
— Почему… Почему ты не убьешь меня?
— А почему должен? Ты ведь такой же, как я…
С этими словами монстр взвалил на плечи тело Морфия и исчез во мгле, оставив меня посреди кучи трупов.
Хрусталёв был прав. Я — животное. Каждый человек животное. Вот почему эколог так ненавидит людей. В каждом сидит монстр, зверь, который ждет своего часа. Он отвечает за безумный инстинкт самосохранения. Кто-то может с ним совладать и побеждает животное внутри. Но не я. Кровопийца сидел во мне все эти годы, с самого рождения. А близкая смерть выпустила его на волю. И на самом деле я сам этого хотел. Не противился тому зверю. Все случилось именно так, как предрекал человеконенавистник Хрусталёв.
Я уже было занес кортик для удара в сердце, но вдруг осознал: ведь тогда я умру. Зачем же, в таком случае, было вызволять зверя? Выходит, это не имело смысла? Нет, дудки. Я сам позволил зверю выйти. Я этого жаждал. Я жил, ради этого момента. Я был животным, сам того не осознавая, считая себя человеком, высшим существом. Но человек и есть животное.
Уж лучше снова пойти в бар, найти очередного доверчивого салагу, завести его в подвал и напиться человеческой кровью. И будь, что будет. Я животное, мне плевать на чужие жизни. Важна только моя собственная.
Постскриптум
(Иван «Plotnick» Дышленко)
Игорек валялся на завалинке под окном, лениво созерцая карабкавшегося на травинку кузнечика. Полуденное солнце припекало, воздух был полон ароматов луговых цветов и жужжанием насекомых. Баба Настя уехала в город торговать молоком и сметаной и можно было наслаждаться покоем не опасаясь, что сейчас кто-то придет и будет тебя пилить за беспутство. «Беспутство» не в виде каких-то постыдных деяний, но в виде отсутствия четкого жизненного пути и желания его обрести тоже. Во всяком случае, баба Настя употребляла это слово именно так.
— Беспутный ты человек, — качала головой баба Настя, — ужель так и думаешь всю жизнь проваляться колодой ничего не делая? Сколько годков-то тебе в этом году стукнет?
— Не помню я, баба Настя, — лениво отвечал Игорек, — может тридцать три?
— А ты в паспорт-то глянь коль забыл, — баба Настя тыкала суховатой рукой в голубой оплетке вен в плечо Игорька.
— Тридцать три, как есть, — вмешался в разговор Папа Карло, — он когда в Чапаевку пришел, только сразу после института, ему двадцать два года было.
— Во! Тридцать три — возраст спасителя нашего Иисуса Христа, а у тебя еще ни семьи, ни детей, ничего, — добила баба Настя, сурово поглядев Игорьку в глаза.
Игорек пытался возражать, что у Иисуса тоже не было семьи и детей, но его аргументы не принимались во внимание и он махнул на все рукой.
Папа Карло в Чапаевке давно. Старожил. Он один, да пожалуй еще, совсем выживший из ума, отец Леонид, державший приход еще во время аварии в далеком 86-ом году, вот и все старожилы. Ну, и Игорек теперь может тоже старожилом считаться. Остальные-то сельчане не более лет пяти, как заселяться стали. А вроде столько лет уже прошло…
Солнце перевалило полуденный экватор, и опускаясь стало доставать спрятавшегося в тень Игорька. Он закрыл глаза и попытался вспомнить, но мысли путались, разбредались по закоулкам сознания…
— Игорь! Игорь! — завопил кто-то над самым ухом.
