валидолом старичка-заседателя.
Любимов как раз говорил по телефону с Виригиным:
— Да, две пули в грудь. Из «Макарова»... Пока жив. Его сейчас «скорая» увозит. А этот с концами — в коридоре окно оказалось открыто... Восемь лет строгого. По сто пятьдесят девятой. Давай, Макс, подъезжай. Нет, сюда нет смысла. Сразу в главк.
— Ребята, я вам нужна? — спросила судья Семенова, обращаясь одновременно к Рогову и Любимову.— А то мне бы Николая Николаевича домой доставить... Сердечник.
— Пять минут, не больше.
— Хорошо. Пройдемте туда, в совещательную?
— Пойдемте... Вась, здесь побудешь? Этот — что?
Про «этого» — про конвоира Малышева — Любимов спросил у Рогова шепотом.
«Этот» стоял у клетки, по-прежнему беззвучно шевеля губами. Он явно еще не отошел от происшедшего.
— Губошлеп какой-то,— также шепотом ответил Вася.— Возьмем с собой, но толку, боюсь, мало...
Жора последовал за судьей в совещательную комнату. Стол, три скрипучих стула, старого образца электрический чайник, несколько чашек, банка растворимого кофе — вот и вся обстановка. Еще на столе у Семеновой лежало несколько томов уголовного дела.
— Как вы думаете, мог кто-нибудь передать Кедрову пистолет здесь, в зале заседаний? — спросил Любимов.
— Исключено. В зале к нему никто не подходил. А уж тем более пистолет передать...
— Вы уверены?
— Молодой человек, у меня зрение хорошее... И там же конвой рядом был.
— С конвоем разговор особый. Я этого второго — Малышева — к себе заберу. Вы следователю передайте.
— Его же допросить надо...
— Мы сами допросим. Куй железо, пока горячо, а то... Сами понимаете.
— Понимаю,— кивнула головой судья Семенова.— Вообще, в моей практике такое впервые.
— В моей тоже,— согласился Жора, секунду подумав.
Был случай, когда им же самолично пойманный уркаган бежал из зала заседаний, отобрав у конвойного наручники и расчищая ими путь как нунчаками... Но того пристрелили на выходе. И потом — пистолет в клетке: уму нерастяжимо...
Любимов кивнул на тома уголовного дела.
— Что там за фабула?..
— Около года назад они продали партию оргтехники. Липовую. На сто тысяч долларов. Потерпевшие Кедрова задержали, а второй с деньгами скрылся. Покупатели осторожные, даже номера купюр выборочно переписали, да что толку...
— Личность второго установлена?
— Есть только приметы и фоторобот. Кедров его не выдал. Потому и восемь лет.
— Крепкий, значит, орешек. Хорошо. Скопируйте мне приметы, пожалуйста. И еще адрес Кедрова. Надо засаду ставить.
— Здесь адреса его матери и сожительницы,— открыла Семенова один из томов.
— Хорошо, дайте оба...
Душным июньским вечером акватория Невы от моста лейтенанта Шмидта до Большеохтинского моста заполнена малым пассажирским флотом. Нет времени лучше, чтобы полюбоваться гармонией гранитных питерских набережных, золотым заревом куполов, гордыми контурами гранитных дворцов, надышаться свежим воздухом близкого моря.
Но в один день — в день выпускного праздника — катеров и катерков, кораблей и корабликов на Невской глади становится еще больше. Буквально якорю негде упасть. И белые платья барышень, вчерашних девчонок, и темные пиджаки кавалеров, вчерашних пацанов, и алые ленты, и смех, и брызги шампанского, и музыка, музыка, музыка, под которую так прекрасно кружиться, кружиться, кружиться!..
— Ой, Антон, я больше не могу... Останови! Остановись же! — хохотала Юля Виригина в объятиях Антона Зеленина, и огромное голубое небо, как компакт-диск в открытом проигрывателе, кружилось над ее головой...
Музыка смолкла. Юля без сил опустилась на скамейку теплохода. Антон плюхнулся рядом. Юля, задыхаясь, схватила его за руку.
— Ой, Антон, держи меня. Ой, ну ты меня закружил... Ой, мне кажется, что стрелка Васильевского сейчас оторвется и поплывет на нас!..
Антон посмотрел на стрелку. Вокруг Ростральных колонн так же кипело празднично-белое и ярко-алое. Скоро там должен был начаться фейерверк.
— Не оторвется,— солидно сказал Антон.— Это знаешь, какое усилие должно произойти, чтобы стрелка от острова оторвалась!
— Какое же? — кокетливо спросила Юля.
— В миллиарды тонн! Можно точно рассчитать. По сопромату.
— По споромату? — Юля залилась звонким разливистым смехом, запрокинула голову. В этот вечер ей явно не хотелось говорить на такие серьезные темы.— Значит, Антоша, ты твердо в Военмех решил?.. И весь споромат уже выучил?
— Да, решил. Не споромат, а сопромат. Наука о сопротивлении материалов. Я еще не выучил, но...
— И кем ты после окончания будешь? — Юля явно подкалывала Антона, но он отвечал на полном серьезе. Ответственно. Он ко всему привык относиться ответственно.
— Инженером. Космические исследования.
— Космос сейчас не очень... В смысле престижа,— не унималась Юля.
— Не знаю про престиж,— не сдавался Антон.— Мне нравится.
— А я? — спросила Юля после небольшой паузы.
— Что «я»? — стушевался Антон.
— Нравлюсь?..
— Ты — тоже! — выпалил Антон.— Я давно хотел сказать... сегодня...
И снова замолчал, разглядывая свои руки.
— Говори! — улыбнулась Юля.
В белом платье с тонкой бирюзовой ленточкой на шее, в бирюзовых сережках, с едва-едва, самую малость, подведенными ресницами и подкрашенными губами, на фоне массивного здания биржи и неба, полного воздушных шаров, она выглядела удивительно красивой. И очень взрослой. Настоящей женщиной. У Антона ком в горле застрял. Он не мог вымолвить ни слова.
— Ну же! — Юля требовательно нахмурилась.
— Я... Да. Ты ведь сама понимаешь...
Антону стало жарко. Он почувствовал, что краснеет.
— Хороший ты, Антон, парень, умный... — уже совсем другим тоном сказала Юля Виригина.
В этот момент на палубе с подносом в руках появился Валера. Первый красавец класса, единственный из парней в белом пиджаке. На подносе искрились фужеры с шампанским. Пузырьки в них щелкали быстро- быстро...
— Предлагаю выпить за наш непотопляемый одиннадцатый «б»! Налетай, торопись, пока пузырьки булькают!
Танцующие пары сбились с ритма, все потянулись к подносу.
— Хороший ты парень, Антон,— тихо сказала Юля.— Но совсем...
Она замолчала, подыскивая слово. Антон напрягся, опасаясь, что прозвучит что-нибудь очень обидное.
— ...не рыцарь! — произнесла Юля.
