самое место было установлено и почему опер, настаивая на осмотре, был так уверен в положительном результате, Волгин с чистой совестью ответит, что данную информацию он получил в ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий, суть которых не подлежит разглашению.
Сергей выбрался наружу и затворил окно. Осмотрел разорванный карман, чертыхнулся.
— Как там? — спросил Кузенков.
— Шикарно. И, чувствую, застрянем здесь надолго. Где-то рядом должны валяться ключи от — дома, так что до прибытия группы мы вполне успеем прочесать соседние огороды…
Достав «трубку», Волгин позвонил в главк:
— Толян? Как там у тебя, нет для нас новостей? Занят был? Спасибо, но мы уже сами управились. Нет, раскрыть пока не удалось, но я про тебя не забуду, позвоню, если что-то понадобится.
Начал накрапывать дождь. Сидя на крыльце, Сергей перекурил, прикрывая сигарету сложенной домиком ладонью. Вновь подступила апатия, позабытая на время активных действий. Работать не хотелось совершенно — с операми такое тоже бывает. Доведись сейчас Волгину узнать об Артемьеве, поспешившем избавиться от трупа, — он не судил бы его слишком строго. Хотя сам так, конечно, не поступил бы.
Подставив лицо дождю, он постоял с закрытыми глазами, далеко в сторону отбросил окурок и пошел помогать Кузенкову в поисках ключей.
6
Осмотр дома закончили в десятом часу вечера. Ни ключей, ни героина так и не нашли. Основной улов составили многочисленные записные книжки. Наскоро их пролистав, Волгин помрачнел: сотни телефонных номеров, как правило — без всяких пометок. Руки отвалятся их проверять. Но и деваться некуда, разве что уповать на доброжелателя с эстрадным псевдонимом.
— Как ты думаешь, удастся раскрыть? спросил Кузенков на обратном пути.
Волгин пожал плечами:
— Что толку гадать? Посмотрим. Бывает, самые примитивные бытовухи зависают, и ничего не сделать, хоть ты тресни, а бандитские огнестрелы раскручиваются по горячим следам. Не переживай, рано или поздно мы это узнаем. Завтра с утра езжай к своему приятелю в соседний район, посмотри, что там Брошкин наворотил.
Когда вошли в отделение, позвал дежурный:
— Долго еще их держать будете? Или решайте что-нибудь, или гоните в шею, мне они тут не нужны.
Непонимание между операми и дежурной частью случается довольно часто. Одним надо раскрыть преступление, другим — спокойно дождаться конца смены. Совмещается это с трудом.
— Потерпи, сейчас разберемся.
— Чего мне терпеть? Отпущу их, и все дела. — Службист скрылся за своей перегородкой, оперативники поднялись в кабинет на втором этаже.
— Я слышал, успешно скатались? — Хозяин кабинета продолжал сидеть, обложившись бумагами; за время отсутствия Волгина их меньше не стало. — Слушай, я тут интересную штуку заметил. Ну, пока вас не было, я в их вещах поковырялся, так у них два брелока сигнализации на одну машину.
— Ну и что?
— Ничего, просто я такого никогда раньше не видел. Мне любопытно стало, я спросил у них, аккуратно, как Штирлиц: сначала про снотворное, а потом про чемоданчик русской радистки… Так вот, младший говорит, что им так удобнее. Живут в разных местах, но пользуются одной тачкой. Кому с утра нужнее, тот и берет, не надо встречаться, ключи передавать. Он в электронике немного разбирается, в институте когда-то учился, вот и смастерил дубликат.
Опер ждал одобрения и удивился реакции Волгина:
— Слышь, Штирлиц, в следующий раз не лезь, куда не просят.
Сказал, и тут же пожалел об этом: незачем плохое настроение срывать на посторонних. Своей инициативой парень ничего не испортил, можно было объясниться поделикатнее, в силу лишь той прагматичной причины, что им еще вместе работать.
Молча попили кофе, и после этого Кузенков привел старшего брата.
— Подумал? — задал Волгин вопрос, задаваемый в такой ситуации полицейскими на всех континентах.
Ответ Перекатникова также не нарушил привычных канонов: он дернул плечами, посмотрел в окно и глухо отозвался:
— Чего мне думать? Я все сказал.
— Тогда на этом и закончим. Время позднее, пора домой. Свою часть работы мы сделали, остальное — задача следователя. Скоро он будет здесь и оформит наши отношения юридически одним росчерком пера переведя тебя из ранга свидетелей в категорию подозреваемых. С последующим задержанием на семьдесят два часа. Трое суток, конечно, не много, можно и отсидеть, если за правое дело. Но в течение этих суток будет решаться вопрос о дальнейшей мере пресечения, и что-то мне подсказывает, что мерой этой будет избран арест. Конечно, пугать тюрьмой — неблагородно, но ведь вся наша жизнь далека от идеала? Слишком многих людей только страх перед тюрьмой останавливает от воровства и мордобоя… — продолжая говорить спокойным, усталым тоном, в котором напряженный Перекатников слышал полную осведомленность опера и безразличие к исходу разговора. Сергей выложил на стол несколько фотографий трупа неизвестного мужчины, обнаруженного в прошлом году. На Брошкина он походил лишь возрастом и комплекцией, но качество черно-белой печати не позволяло рассмотреть нюансы. — Все очень просто. Есть твой «мерседес» с трупом в багажнике, есть абсолютно бредовая история о том, как ты его продал, есть записная книжка Севы Брошкина с твоими координатами и есть, в конце концов, свидетель, которого мы с напарником разыскали два часа назад. Думаешь, пока ты в камере парился, мы здесь чаем с плюшками баловались или молились на то, чтобы ты «раскололся»? Да я все ноги сносил, но нашел человека, который на очной ставке загрузит тебя в одни ворота!
В доказательство последнего утверждения Волгин показал промокшие ботинки и, странное дело, именно это произвело на задержанного самое сильное впечатление.
— Подождите, да зачем мне его было убивать?
— А уж это только ты объяснить можешь, —Волгин спрятал фотографии в карман.
— Нас там не было, мы только версии можем строить. Может, и прав ты был по жизни, и не плохой ты в целом мужик, да только и сделанного не воротишь. Раз вляпался, то отвечать придется, и, между прочим, от твоего отношения к происшедшему-в уголовном праве оно «субъективной стороной» называется, — срок тоже зависит.
— Да какой срок?!
— Твой, Валентин, исключительно твой. Чтобы слегка порадовать, могу сказать, что несколько часов ты уже отсидел. Сколько тебе по суду выпишут? Может, восемь, а может, червонец или того больше; хоть «вышку» и отменили, но статья такая, что получить можно от нуля до «плюс бесконечности»…
Через несколько минут Перекатников сломался. Приняв решение, он долго не мог вымолвить ни слова, его затрясло, и чем больше он пытался совладать дрожью, тем заметнее она становилась. Он покраснел и, сжимая руками колени, обратился к Сергею:
— Дайте написать «явку».
Волгин, сомневаясь, повернулся к Кузенкову:
— По-твоему, стоит? Мы на него весь день угрохали… «Явка», дорогой ты наш, это когда человек сам приходит, а не когда его в наручниках привозят…
Тем не менее Волгин выделил два листа бумаги и авторучку, а затем, демонстрируя полное отсутствие интереса к исповеди, встал из-за стола.
— Садись ближе, будет удобнее.
Энергично разминая плечо, он прошелся по кабинету, подсказал задержанному, как писать «шапку» документа и, зевнув, объявил:
— Пойду кофейку дерну, а то что-то в сон клонит…
— Так вот же чайник. — От удачи слегка утративший сообразительность Кузенков указал на агрегат, стоявший на сейфе за спиной Перекатникова, но Сергей уже выскользнул в коридор.
Как только он оказался за дверью, от деланного равнодушия не осталось и следа. Отмахнувшись от
