заторопился к зданию комплекса, скользя демисезонными ботинками по льду и чувствуя, как холод проникает через тонкое пальто. Головного убора на Петушкове не было, и ему пришлось дважды растирать уши руками, прежде чем он добрался до тёплого помещения.
— Там? — Николай кивнул на дверь сауны.
— Ждут, — подтвердил администратор Санёк.
— Хорошо, — Петушков довольно улыбнулся и потёр руки, как бы желая показать, что он больше думает о бане, нежели о вопросах, которые предстоит обсуждать. — Пиво есть?
— Я уже отнёс…
— Хорошо!
Прежде чем открыть дверь, Николай чуть было не постучал. Одумался, повернул ручку и вошёл, зацепившись ногой за складку паласа.
Санёк посмотрел ему в спину с усмешкой. Среди всех, кого ему доводилось видеть в компании Громова, этот, всегда суетливый и улыбающийся с непонятным подобострастием, пользовался у него наименьшим уважением. Можно сказать, вообще им не пользовался.
— Я вижу, все в сборе? — Петушков остановился, глядя на Громова и Калмычного, сидящих в креслах за столиком.
Громов был в спортивном костюме, Иван Иваныч — в простыне, с бокалом пива в руке.
Перед пустым третьим креслом стояли закупоренная бутылка и пол-литровая кружка.
— Только тебя ждём. Закрывай дверь, сквозняк же! — Громов недовольно поморщился.
— Я и не чувствую с мороза-то… — Петушков дважды провернул головку замка. — Чтобы нам никто не мешал…
Он повесил в шкаф пальто, оставшись в дорогом темно-синем костюме.
— Да ты, я смотрю, при полном параде! — усмехнулся Василий Петросович.
— Так, был на одной презентации… Где тут можно переодеться?
— Там же, где и всегда. В раздевалке. Забыл, что ли?
Петушков смущённо улыбнулся.
Через пару минут он появился в комнате, сменив «тройку» на обёрнутую вокруг бёдер простыню и шлёпанцы. Сел в свободное кресло, тронул пальцем пивную бутылку, но открывать её не стал. Пояснил, хотя никто об этом не спрашивал:
— Не согрелся ещё…
— Так и мы, вроде, не парились. Ладно, не будем терять время, — Громов перевёл взгляд с Петушкова на Ивана Иваныча, продолжавшего сидеть молча, с бутылкой в руке. Бутылка была почти полная, Калмычный сделал только несколько глотков.
Громов рассказал о звонке неизвестного, поездке на кладбище и о покушении. Только факты, без каких-либо выводов.
— Что ты сам по этому поводу думаешь? — спросил Калмычный, как только Громов закончил рассказ.
— Важно не то, что я думаю, а то, что мы собираемся делать.
Калмычный поставил бутылку и облокотился на стол. Положил на сцепленные в замок руки подбородок. Смотрел прямо перед собой, и по лицу невозможно было угадать ход его мыслей.
Из троих мужчин он был самым старшим по возрасту. Около пятидесяти лет, среднего роста, сухопарый. Кинорежиссёр определил бы его типаж как «крупный хозяйственный руководитель советской эпохи» — и угадал бы на все сто процентов.
Петушков, начав в середине повествования Громова краснеть, теперь сидел пунцовый и переводил растерянный взгляд с одного собеседника на другого. Сам не заметил, как откупорил пиво и приложился к бутылке, хотя обычно пользовался только стаканами.
— Скажи, они могли тебя добить? — нарушил затянувшуюся паузу Калмычный.
— Легко.
— Тогда почему они этого не сделали?
— Только не потому, что приняли меня за мертвеца. Не знаю, почему! Могли чего-нибудь испугаться. Или с ружьём какие-то проблемы возникли.
— Два человека и один ствол…
— Согласен, исполнение похабное до невозможности. Я, кстати, не могу вспомнить ни одного серьёзного убийства, где бы пользовались дробовиком.
— На Сицилии, например, такое оружие популярно… Говоришь, они тебя ждали в машине?
— Ерунда! Я знаю хозяина. Азербот, раньше торговал на нашем рынке. Осенью уехал на родину. Машина гниёт во дворе с прошлого года, в неё кто угодно мог влезть.
— Надо было об этом знать…
— Ерунда! Нечего там знать, достаточно было один раз посмотреть.
— Надо узнать на кладбище, кто ставил памятник.
— При чем здесь памятник? — Петушков посмотрел на Калмычного с недоумением. — Господи, о чем вы говорите? Вы что, не понимаете, что нас всех могут убить? Всех!
— Не трещи, — Громов выставил перед собой ладонь, словно отбивая слова Николая. — И без твоего визга голова болит. Пиво лучше попей. И помолчи… Так о чем ты говорил, Иван?
Калмычному пришла в голову новая мысль. В определённой степени её рождением он был обязан Петушкову.
— Можешь повторить дословно, что говорил тот тип по телефону?
Громов повторил. Не дословно, но близко к тексту. Подумав, Калмычный кивнул:
— Верно! Почему он позвонил именно тебе? Было бы логичнее, если бы он угрожал нам всем. Вернее, не угрожал, а сразу… Почему только тебе? И ведь столько времени уже прошло…
Калмычный не договорил, по взгляду Громова поняв, что их мысли совпадают. Петушков смотрел недоуменно.
— Нас тогда было семеро…
— Ты не всех посчитал.
— Я посчитал всех, кого нужно. Якушев умер… Здесь нас трое. Степанский прилетает завтра утром, Латуков лечит язву в больнице, Ющенко приехал вчера. Кстати, а почему ты его не пригласил?
Петушков переводил взгляд с одного из собеседников на другого и хотел, наверное, что-то спросить, но вклиниться ему не удавалось. Они говорили быстро, без пауз. Будто в теннис играли.
— Не смог дозвониться, — Громов улыбнулся, но в его глазах не было и тени веселья, он явно имел в виду какие-то обстоятельства, известные Калмычному. — Когда выписывается Латуков?
— Послезавтра.
— Итого — вся компания в сборе. Мне не нравится такое совпадение.
— Думаешь, это случайность?
— Мне бы очень хотелось так думать.
— Степанского можно предупредить. Он успеет вернуться.
— Не надо. Если опасность грозит только мне, то… Зачем ему нести убытки из-за ложной тревоги? А если нацелились на всех нас, будет лучше не распыляться. Вместе быстрее придумаем, как защититься.
— Там его достать не просто…
— Поэтому пусть обязательно прилетает. А то несправедливо как-то выходит, скажи, да? — последнюю фразу Громов произнёс с кавказским акцентом, как иногда рассказывал анекдоты или говорил тосты, желая повеселить друзей.
Калмычный, глядя на него, потёр подбородок о руки, которые продолжал держать сцепленными в замок.
— Знаешь, мне кажется, тебя убивать не хотели.
— Почему? — вырвалось у Петушкова, и две пары глаз обратились на него.
— Кажется, ты не рад, что меня только ранили?
— Я не то хотел сказать… Просто… Просто я не понимаю! Почему не хотели убить?
— Потому что могли, но не сделали.
— Но ведь ты был в бронежилете!
