– Я узнала, что вы здесь.
– Через шесть дней я буду в Женеве. Или вы могли бы позвонить мне.
– Вопрос слишком важен, чтобы ждать – или доверять обычной связи.
– Вот как.
– Да. И я по-прежнему предпочла бы, чтобы мы разговаривали бы в менее людном месте.
Его улыбка стала еще шире.
– Мой отец часто говорил, что на тыквенном поле соседа не следует наклоняться, чтобы завязать шнурок.
– Что это значит?
– Ну, тыква – это такой большой…
– Я знаю, что такое тыква. Я спрашиваю, на что вы намекаете?
Он лениво потыкал вилкой в жареный картофель.
– Сколько журналистов вы видите в настоящий момент?
Она огляделась вокруг.
– Ни одного.
– Здесь двое, по крайней мере. Если я хочу встретиться с женщиной, которая перевернула весь мир вверх тормашками, я сделаю это в том месте, где все смогут нас видеть. Если вы придете в мой номер, то они могут задаться вопросом – а какими тайнами мы обмениваемся. И, что еще хуже, они могут подумать, что мы вступили в клуб семьянинов в отставке. Вы хотите, чтобы это появилось в газетах?
Официантка, маленькая женщина с почти белыми волосами и сильным австрийским акцентом выбрала именно этот момент, чтобы подойти к их столику.
– Что-нибудь выпить?
– Скотч. Laphroaig.
– Принесите мой Evan Williams.
Бровь Элис поднялась.
– Они хранят бутылку для меня. Знаете, я ведь герой этой колонии.
– Да, но поправьте меня, если я ошибаюсь. Разве Evan Williams не очень дешевый и отвратительный по вкусу бурбон?
– Дешевый – да, отвратительный – да. Но старейшая винокурня в Северной Америке, а это кое-что значит. Если ближе к вопросу – он напоминает мне, откуда я родом и кто я есть. А Laphroaig – это дорогой и вкусный виски.
– Он напоминает мне, кто я есть, – ответила Элис.
Принесли бокалы.
– Остается узнать, откуда вы родом, – сказал Ли, они чокнулись и выпили оба.
– Полезная штука, – отметил он. – От нее и в лунной почве что-нибудь выросло. – Он заинтересованно наклонил голову. – Так о чем мы должны поговорить, доктор?
– Нас могут услышать? Журналисты?
Он пожал плечами.
– Подслушивание запрещено законом. Мне следует знать, я ведь вхожу в Комитет по технологиям и частной жизни. – Он наклонился вперед. – Вы должны чувствовать себя реабилитированной. Последние из ваших критиков окончательно умокли, верно? Теперь, когда столько опытов подтвердило результаты исследования, которое вы опубликовали.
Пораженная, она уставилась на него.
– Реабилитированной? Как я могу чувствовать себя реабилитированной после гибели более десяти тысяч человек? После резни в среду в китайской Шаньси? Бомбежек в Юте? Восстания в Чикаго – линчевания в Армстронге?
– Хорошо, – он постарался сгладить впечатление. – Я понял. Доктор Кимбрелл, вы должны знать, что любое новое открытие имеет свою цену. Эти результаты были бы опубликованы – с вашей помощью или без нее.
– Я понимаю это, сенатор. Но очень простой факт заключается в том, что это была я.
Она сделала довольно большой глоток из бокала.
– Вас вываляли в грязи за эту публикацию. А теперь, когда дело сделано, вы сами вываливаете себя в грязи.
– Нет. Просто осознаю свою ответственность.
– И это привело вас ко мне? Я не могу вообразить, что вы совершили перелет на Луну, чтобы воспользоваться моим талантом психотерапевта.
Эта фраза заставила ее слегка улыбнуться.
– Нет. Я прилетела увидеть вас, потому что хочу принять участие. Участие в решении проблемы.
– А вы думаете, что я и есть решение? Это очень лестно, доктор. Но вы не думали так раньше, когда я приглашал вас стать консультантом. Что изменилось?
– Я внимательно следила за слушаниями, как вы могли бы ожидать.
– Еще виски?
Она мгновение поколебалась, бессмысленно глядя на пустой бокал.
– Да.
– Простите, что вы говорили?
– Я думаю, что вы старались проводить слушания в как можно более благоразумном стиле, но они только ухудшили ситуацию.
Он нахмурился.
– Но вы, без сомнений, видите, что они необходимы, доктор Кимбрелл? К несчастью, телепатия – слишком мощный инструмент – и оружие, – чтобы не заниматься его регулированием. Из-за чего, как вы думаете, начались все эти убийства? Люди напуганы, они боятся, что кто-то рядом с ними прочтет их мысли.
– Они ревнивы.
– И это тоже. Людское сообщество структурировано в соответствии с тайнами, с ограниченным доступом к информации. Успех всегда означал возможность уверенно плавать в этом мире, угадывать невысказанное, создавать видимость. А теперь мы узнаем, что есть люди, которые обладают врожденной способностью с легкостью проникать внутрь. Вы захотите сыграть в покер с телепатом? Или обменяться ценными бумагами с кем-то, кто способен получить инсайдерскую информацию, note 12 просто оказавшись в одном помещении с нужным человеком? Это не столько вопрос регулирования телепатов, как вопрос уверенности в том, что существующие законы, охраняющие конфиденциальность частной жизни, не будут нарушены телепатами.
– Но, однако, вы занимаетесь регулированием телепатов – телепатов, которые не могут быть юристами, биржевыми брокерами, или членами олимпийской сборной по фехтованию…
– Тому есть масса прецедентов. Когда изобрели 'жучки'-радары, их использование ограничили подробнейшими инструкциями.
– Но они – люди, а не подслушивающие устройства.
– Боюсь, они – и то, и другое, что и делает контроль за ними более чем необходимым. Люди не прекратят убивать телепатов – и тех, кого они считают телепатами, – пока они ощущают угрозу с их стороны. Это не прекратится без жесткого регулирования.
Она кивнула.
– Знаю. Но согласитесь, что на данный момент слушания лишь ухудшают ситуацию – ваши ежедневные отчеты рассказывают о потенциальных бедах, о которых большинство людей даже не задумывались. Установление правил и норм для этих случаев теряет всякий смысл…
– …потому что мы по-прежнему не обладаем способом узнать, кто такие телепаты. Очень точно. И мы расстраиваем людей все больше и больше, не давая им никакой, даже призрачной, надежды. Но что еще можно сделать?
Она несколько мгновений сидела молча и сделала большой глоток новой порции скотча.
Он наклонился вперед и спросил:
– Вы знаете, что мы можем сделать, верно?
