Порою блажь великая

Старый дранщик как раз выгрузил из пикапа гонт и решает, что можно посидеть минутку, собраться с силами перед тем, как преодолеть эти несколько ярдов до конторы и получить свое у бригадира. От дома за лесопилкой, где живет бригадир с женой, тянет печенкой с луком. Огорчительно, что нет в его жилище над каньоном хозяйки, которая напитала бы атмосферу такими приятными запахами, как запах печени с луком. Конечно, он не впервые испытывает подобное огорчение — много раз подумывал; и в дни запоев уделяет идее женитьбы мыслишку-другую… Но сейчас, когда он порывается встать, полный заряд его шестидесяти годов бьет в поясницу, как молот в шестьдесят фунтов, и он впервые допускает мысль о несбыточности своей мечты: никогда не будет у него хозяйки: старость не радость… «А и ладно: всегда говорил, что одному жить краше!» — скрипучая, пескосыпучая, вспинустрелючая старость.

Рои туч проносятся по небу. Ветер усиливается. Ли пробирается через кишащее лягушками болото, влекомый к морю. Дженни, томимая духовной потребностью, раздумывает, не предпринять ли очередной поход в гости к Библии. Джонатан Дрэгер слушает чересчур драматичные отклики на известие о сделке Стэмперов с «Тихоокеанским лесом Ваконды» и записывает: «Нижайшие из подлецов вознесут на вершины высшие, нежели величайшие из героев».

И когда Флойд Ивенрайт приступает к оглашению итога своей всеобъемлющей претензии к Стэмперам, соглядатай противной стороны мчится по тротуару с докладом в штаб, и все его предосторожности выброшены в груду беспечного мусора в переулке. Надо позвонить Хэнку, все решает скорость — но и скрытность тоже… Проделанная шпионская работа даст им хоть какую-то фору перед профсоюзом лишь в том случае, если соблюсти тайну, чтоб профсоюз не знал, что они знают… Но позвонить надо прямо сейчас! А телефон есть в «Коряге» — может, не самый конфиденциальный, но ближайший…

— Ивенрайт рассказал все и даже больше, — известил Джо Хэнка и всех, кто был в баре. — И те, которые вытерпели Флойдов треп и уловили суть, порядком озверели. Говорят, что ты — пиявка на теле города, и обращения требуешь соответствующего. Да, много гадостей наговорили. Говорят, лучше тебе не торчать у них на дороге, Хэнк. Что делать думаешь?

А когда повесил трубку — ему показалось, будто кто-то в дальнем конце бара поинтересовался, что же сказал Хэнк.

— Хэнк говорит, может, сейчас подъедет в город и посмотрит, что почем! — воинственно объявил Джо. — Будьте спокойны: если кто думает, будто Хэнк Стэмпер в страхе убежит в горы только потому, что кто-то кулачками в его сторону потрясает, то лучше такому мыслителю своей башкой орехи колоть.

Рэй, талантливая половина Субботнего Ночного Оркестра, едва-едва оторвал взгляд от своего скотча — «Великое дело!» — но в другом конце бара Мозгляку Стоукс припас речь несколько пространнее:

— Жаль, жаль… что Хэнка погубило воспитание, ибо родитель его исполнен гордыни. С его энергией он мог бы внести достойный вклад в общественное благо, а не уподобиться оторванному от земли клочку, смытому в море…

— Следите за речью, мистер Стоукс, — посоветовал Джо. — Хэнк вам не клочок!

Но Мозгляк пребывал вне досягаемости советов, а взор его вперился в трагедии, что вершились вне этих стен.

— «Потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, — высокопарно молвил он сквозь свой грязный носовой платок, — он звонит по тебе».

— По дерьму он звонит, — оспорил менее высокопарный голос из глубины бара, тоскующий по печени с луком. — Все срань собачья. Всю жизнь проживешь в одиночестве и уж точняк в одиночестве сдохнешь, я всегда говорю.

Вернувшись домой к Джен и детям, Джо Бен лишь через малярную кисть сумел кое-как спустить пары возбуждения, но все равно каждая минута тяготила его, будто якорь, волочащийся по илу. И к тому времени, когда заявился Хэнк с дрожащим Лиландом на буксире, Джо покрыл оконные рамы аж двумя слоями белой «утренней дымки» и замешивал краски для третьего.

Лишней одежды для Ли не нашлось, поэтому, пока Джо возил детей с их масками и бумажными мешками по окрестностям, а Хэнк ездил в закусочную за гамбургерами, Ли сидел у калорифера, закутанный в заляпанную краской простыню, и мечтал о домашней постели. Для него было загадкой, какую нужду испытывает Хэнк в его обществе на этом ночном шоу в этом О'Кей-Салуне? Я — цветок деликатного свойства, напоминал он себе, криво усмехаясь; может, Хэнк надеется, что если там начнется буза, меня наконец затопчут? Какие еще могут быть у него причины, чтоб настаивать на моей компании?

Хэнк бы и сам затруднился объяснить свои мотивы, но одно знал точно: присутствие Ли в «Коряге» сегодня ночью — действительно важно для него… может, чтоб малыш воочию убедился, что за мир бурлит вокруг его головы, которая так упорно отказывается замечать этот реальный мир с реальными перипетиями. Не то, что его эти книжки-сказки-раскраски, этакие страшилки, которыми так обожают себя стращать он и ему подобные. Вроде того несусветного дерьма на пластинке, что он ставил ночью. Которое он сам величает музыкой, хотя любому ясно, что там мелодии не больше, чем смысла. Может, в этом и заключается одна из причин, чтоб тащить его с нами в «Корягу»…

— Держи бургер, Малой. Порубай. — Он поймал белый бумажный пакет, подброшенный Хэнком. — Хочу, чтоб ты посмотрел, как лесные ребята утрясают свои дрязги! — И съел, поглядывая на Хэнка с тревожным недоумением (какие дрязги?).

…А может, причина в том, что я хотел подарить мальчику билет на сплав по Ниагарскому водопаду в кофейной банке, на этот раз — в присутствии взрослых, со мной. Чтоб он убедился: тот псих, им помянутый, может не только выжить в этой экскурсии, но даже получить от нее удовольствие. (О какого рода дрязгах ты говоришь, брат? — недоумевал я, и моя самодовольная ухмылочка сменялась улыбкой жалкой и беспокойной. — Уж не женского ли, часом, рода дрязги, когда, например, кому-то вздумается пофлиртовать с супругой одного из таких лесных ребят?)

К тому времени, когда мы покончили с бургерами и фри, шмотки Ли вполне высохли, а Джо Бен от нетерпения уж принялся круги по дому нарезать. Джо как раз привез Писклявочку, близнецов и Джонни с обхода территории, и был готов начать собственную кампанию под лозунгом «Пирожок или жизнь!» Джо всегда раздувал ноздри при виде суматохи, если она касалась меня.

Мы поехали в «Корягу» на пикапе, потому что у джипа не было верха, а ночка выдалась вздорная- капризная: то все ясно и луна в первой четверти сияет в безмятежном небушке, то как молнии засверкают, как шквал налетит с дождем и слякотным снегом… (Эти вопросы не ущемляли мое давешнее чувство малого триумфа… пока Хэнк не поволок меня в «Корягу» с такой решимостью… тогда-то я свалился со своего облачка и встревожился.) На Главной было столько машин, что пришлось запарковаться у пожарной станции и идти до «Коряги» пешком. Там жизнь кипела: свет, шум, гам, народ только что на тротуар не вываливается. Два гитариста играют «Под двойным орлом», врубив усилки на полную. Никогда не видал тут такого аншлага. Перед всей длиннющей барной стойкой — ни единого свободного местечка, и даже между стульями кое-кто протиснуться умудрился, стоит боком. Кабинки просто лопаются, и Тедди затребовал официантку из «Морского бриза», чтоб помогла с разносом. Народ стоит вокруг шаффлборда, висит на игровом автомате, народ в уборной, народ на эстраде, и шумные толпы хлещут пиво в каждой прокуренной дыре-норе аж до самого автовокзала. (И что-то в угрюмо-усмешливой манере Братца Хэнка обратило мою тревогу в ужас.) Я не исключал, конечно, что будет людно, и был готов к овациям, но прием, оказанный нам, когда мы с Джоби и Ли вошли, застал меня начисто врасплох. Я б еще понял, если б нас закидали стульями и бутылками, но когда они вместо этого стали нам махать руками, улыбаться и здоровкаться — меня это взаправду на время выбило из колеи.

Я прошел мимо шаффлборда, и парни, которых я едва знал, чествовали меня так, будто я к родне в гости заехал. У стойки нам тут же расчищают три места, и я заказываю три пива.

(Моей первой мыслью было, что Хэнк задумал унизить меня перед лицом этого сборища, устроить словесную публичную порку за мои прелюбодейские поползновения…)

Друзья детства принялись хлопать меня по спине и щелкать моими подтяжками. Мотоциклетные приятели закидали вопросами о моем самочувствии. Доблестные однополчане-морпехи, от которых я годами весточки не получал, вдруг десантировались из небытия. Дюжины парней: «Эй, как дела, Хэнк, старый енот? Господи, сколько лет, сколько зим. Как она?» Я пожимал руки, смеялся над шуточками и разглядывал лица, лезущие со всех сторон, в зеркале за частоколом бутылок на полке.