Порою блажь великая

расшлепался. Поганый дождяра, мать его! А что, бишь, мне снилось-то? Наверняка дрянь какая- нибудь…»

«В этих краях недолго и заживо сгнить», — таково было резюме Джонатана Дрэгера, выглянувшего из окна отеля на Главную улицу, скрытую под дюймовой толщей черной бегущей воды.

«Дождь, — только и сказал Тедди, наблюдая опадающую текстуру неба сквозь кружевные занавески своей спальни. — Дождь».

Всю эту грохотливую ночь хэллоуинские тучи безостановочно катились с моря — угрюмое полчище, озлобленное столь долгим ожиданием, исполненное яростной решимости наверстать упущенное. Плюясь дождем на бегу, наваливались они на берег и город, проносились над холмами и пашнями и по инерции упрямо бодали стену Берегового хребта. Всю ночь напролет. Кое-кому из них удавалось перевалить через горные вершины и донести свой дождевой груз до Долины Уилламетт, но большинство, основная масса этого полчища, рекрутированного на океанских просторах, тяжко отпрыгивали назад, на вновь прибывающих товарок. И все они лопались над городом, словно озверевшие озера.

Пырейный гарнизон, охранявший границы дюн, был смят авангардом туч, и поверженные зеленые копья указывали направление атаки в сереющих рассветных сумерках.

Потоки воды, струившиеся с дюн обратно в морское лоно размеренными взмахами, точно громадные волны бились над головой и рушились далеко на материке… к серому утру начисто смыли с пляжей весь летний мусор.

Есть на орегонском побережье рощицы, вечно согбенных ветром, что неустанно дует с моря, — целые рощицы исковерканных кедров и елей, застывших в позах самых причудливых, будто парализованные в глубокой древности мгновенным взглядом ужасной Медузы, кою высветила молния… и утром того первого после октября дня маленькие короткохвостые мыши, обитавшие в корнях этих деревьев, впервые на памяти местных жителей покинули свои дома и двинули гурьбой на восток, искать место посуше, в страхе, что от такого дождя море наверняка поднимется и затопит их норки…

«Ё-мое, ё-мое, мыши из нор полезли. Плохо дело», — так откоментировал Ивенрайт эту миграцию.

«Грызуны перемещаются в город, чтобы перезимовать, питаясь отбросами», — уныло подумал Дрэгер и записал в блокноте: «Человек Познается По Мышам Своим».

«Лучше поторопиться и открыть заведение пораньше в это воскресенье», — решил Тедди и поспешил к зеркальцу в ванной, посмотреть, нужна ли бритва его физиономии на этой неделе.

Старые рыбаки-скандинавы, едва завидев черные стада туч, бросились крепить свои лодки дополнительными перлинями. Индианка Дженни, в своей хижине у плеса, расплавив на плите деготь, свечной воск и старую пластмассовую расческу, принялась шпаклевать получившейся смесью набухающий влажными пятнами потолок, вдавливая горячее тесто в щели и трещины толстым, натруженным лопатой большим пальцем, немелодично подпевая унылому гулу дождя. На Главной улице горожане перебегали от одного козырька к другому, вжавши голову в плечи, огибая лужи, сторонясь извержений водосточных труб. Такие же оголтелые и суматошные в своих перемещениях, как мокрые мыши, бросившие домашний уют своих нор; даже самые тертые старожилы растерялись, даже самые беспечные лесорубы, кто обычно гордится своим спартанским отношением к погоде — «Мне слишком мокро не бывает!» — и памятью о легендарных пережитых светопреставлениях, даже таких ветеранов потрясла внезапная и решительная свирепость этого первого ноябрьского ливня.

«С неба льет — что с-под коровы, — жаловались они один другому. — Как с десяти коров. Как с чертовой сотни!» — ругались они, перебегая от навеса к подъезду, от подъезда к навесу.

«Говорят, рекорд, — уверяли они один другого весь день за пивом в „Коряге“, — охрененный рекорд».

Но когда вечером радио Тедди разродилось метеосводкой, цифра оказалась далека от рекордной. «С полуночи уровень выпавших осадков составил четыре дюйма». И вовсе ничего необыкновенного. «Всего четыре дюйма? Всего-то? В смысле, конечно, дофига, но слушайте… На вид — совсем не четыре дюйма, а как будто их четыре, нафиг, сотни!»

Всего четыре дюйма, — саркастично подумал Тедди, — всего четыре крохотных дюйма.

«Небось кто-то обсчитался, — угрюмо подумал Ивенрайт. — Откуда они берут свои цифири, эти умники со станции береговой охраны? С потолка, что ли? Черт, да у меня за домом в канаве уже к полудню фут воды был! С чего эти умники взяли, будто лучше других воду мерить умеют?»

Четыре дюйма дождя, — Тедди жеманно хмыкнул, — и весь летний кураж смыло, и мигом страх расцвел. Он беззвучно скользил по темным авеню своего бара, будто паучок-водомерка в белой рубашке, белом переднике, в черных брюках и крохотных остроносых тапочках с картонной подошвой, — Цветет пышным махровым цветом, всех форм и оттенков, — лелея свою паутину с умеренным подобострастием. — Но все цветы и бутончики — от единого корня страха… Его мелкие темные губы морщились в заученной улыбке, а крошечные черные глазки подмечали любую мелочь в сумрачных просторах зала… мужик тычет пальцем в щель возврата монеты на музыкальном автомате; троица в кабинке у стены, тушат окурки о стол, соловеют, языки заплетаются… видели сейчас все, кроме полированной стойки и бокалов, что он неустанно натирал. И корни этого цветочка в каждом из нас сидят. И во мне, и во Флойде Ивенрайте, и в Лестере Гиббонсе. Но я не такой, как они. Я знаю, что не дождем кормится этот цветок. А единственно чем кормится — тупостью. И здешняя почва куда как богата этим минералом.

Тедди мнил себя своего рода экспертом по части страха и тупости: он изучал их многие годы. И не испытывал недостатка в материале для наблюдений. Сейчас он тайком, но пристально разглядывал Джонатана Дрэгера, профсоюзного чиновника, которого Ивенрайт вызвал, чтоб тот помог с этой дурацкой забастовкой. Вот он прошел через неоновую арку, в шляпе и светло-голубом плаще. Тедди неотступно следил глазами за уверенными, вальяжными движениями этого человека — как он снял шляпу, как вылез из плаща. Тедди приметил его накануне вечером и был заинтригован той невозмутимостью, с какой Дрэгер наблюдал за потасовкой. Как и сам Тедди — да, возможно, еще Хэнк Стэмпер — этот мистер Дрэгер, кажется, не подпадает под ту же категорию, что прочие особи. Было в нем нечто исключительное, что ставило его особняком. Свою собственную исключительность Тедди видел в том, что он, пусть и нося в себе естественное зерно страха, в отличие от прочих горожан имел достаточно мудрого терпения и смекалки, чтоб не дать зерну прорасти. Хэнк Стэмпер же никогда не славился ни терпением, ни мудростью, но по какой-то прихоти природы был совершенно бесстрашен. И этот Дрэгер — несомненно, тоже человек исключительный, более чем…

— Вечер добрый, парни, — Дрэгер поприветствовал самый большой стол и собравшихся за ним горожан. — Похоже, погода у нас разыгралась. Четыре дюйма на настоящий момент, как пишут в газете…

— Да где они берут свои данные? — возмутился Ивенрайт. — Пусть засунут себе эти свои «четыре дюйма»!

Перед тем как ответить, Дрэгер повесил плащ и шляпу, тщательно отряхнул брюки от дождевых капелек.

— Берут — В Метеорологическом Бюро Соединенных Штатов, Флойд, — объяснил он, одарив Ивенрайта проницательной улыбкой. Он ушлый, этот Дрэгер. И явно умный. Это определенно ставит его особняком. Может, и бесстрашный тоже… — А почему вы спрашиваете, Флойд? Вы что, больше четырех дюймов намерили?… — но не только, не только.

— Э… — проворчал Ивенрайт в ответ и хмуро подернул плечами. Он все еще страдал похмельем. И все еще не удостоверился, что эта большая шишка из большого города, со своим шоколадным загаром и кремовыми брючками, правильно понимает всю остроту ситуации. — Разве я сказал, что измерял чего-то, мистер Дрэгер?

— Конечно, нет. Я просто пошутил.

Что-то отличает его не только от прочих этих безмозглых придурков, но и от меня, и от Хэнка Стэмпера.

— И впрямь казалось, что больше четырех дюймов, — заявил Главный по