Порою блажь великая

сомневайся шлепается утыкается в грязный берег прямо у тропинки БЕРЕГИСЬ, ДЖОБИ плюхается, качается, помахивает, будто беглое бревно прощается с поддомкраченным собратом, валится набок СЗАДИ спиной в воду по-прежнему уверенный и беспечный наполовину в реке почти что прихлопнуло «почти» не в счет бревно, поперек ног, обеих, и замирает.

Гуляю я по жизни — без страха, без забот
Иду все время прямо я, беспечный пешеход

И снова — рядом больше чем безмолвие: радио; дождик пыхтит в хвое, река смакует берега… Хэнк перекатился в папоротники, вскочил, ошеломленный ударом — ждет — в спину. Все успокоилось — ждет — все кристально, осело мертвящей, беззвучной безмятежностью, будто камень грез в перстне грез. «Шагаешь ты по жизни — так лучше в корень зри» (Только это были не грезы, не сон, но лишь кристаллизованная безмятежность. Ибо разум мой был ясен, так ясен и быстр, что обогнал время. Время наступит через минуту; время, наступит, через минуту…) Эта мысль стучала и стучала негромким эхом. «Скажу: смотри на пончик, на дырку не смотри». (Через минуту, через минуту. Я спал. Я проснулся, но время еще не настало, не началось. Через минуту эта ветка рухнет, эти утки, замерзшие в воздухе, полетят дальше, и из руки старика хлынет кровь, а я заору во всю глотку. Через минуту. Если я и могу сорваться с тормозов — это самое будет через минуту).

— Джо! — (через минуту я) — Джоби! Держись, я иду!

Он съехал по желобу в жирном глиноземе, перемахнул через кусты на берег и увидел Джо Бена, сидящего по плечи в воде, и смотрелось, будто он баюкает бревно на коленях. Прижался жилистой спиной к крутому берегу и улыбался вдаль, через реку, горам. Его подбородок покоился на коре, без видимой муки.

— Ой-ой-ой, похоже, она в меня крепко втюрилась, эта девочка, а? — Он негромко засмеялся, на удивление безмятежный. Как и я тогда… подумал Хэнк: для Джоби время еще не началось. Он еще не понял, в какой беде…

— Хреново тебе, Джоби?

— Да вроде не так уж хреново. Она плюхнулась мне на ноги, но подо мной мягкая глина. И похоже, ничего не сломано. Даже радио не разбилось. — Он подкрутил настройку; и Бёрл Айвз завибрировал над рекой:

И золотыми буквами, размером футов в семь
Начертана в столетиях такая теоремь.

И был между ними — ждут вместе — момент странной истины, пока они не заговорили вновь.

Гуляю я по городу, без страха и забот
Иду все время прямо я, беспечный пешеход.

Затем… Хэнк вскочил на ноги.

— Держись! — сказал он. — Сбегаю за пилой.

— Как старик? Я слышал, как он орал.

— Бревно всмятку отдавило ему руку. Вырубился. Побежал я за пилой.

— Пойди займись им, Хэнк. Мне не больно. Обо мне не морочься. Помнишь, что я тебе говорил? Мне нагадали, что доживу до восьмидесяти и будет у меня двадцать пять ребятишек. Займись стариком, потом пилить будешь. И береги себя.

— Себя? — Нет, послушайте этого чокнутого! — У него пятеро мал мала меньше, а он мне говорит поберечься. Ну ты даешь! — высказал я ему и побежал вверх по склону. Когда добрался до Генри — задыхался так, что едва не сдох. — Фьюууу… Сурово! — Я приказал себе расслабиться, убеждал, что мы хоть попали в переплет — но выкрутимся. Расслабиться и успокоиться — как Джо. Заставил легкие вдохнуть глубоко и медленно, попытался унять дрожь в руках. — Ну и дела твои, господи… — Легче, легче, тише — криком горю не поможешь. Тише…

В голове его звенело, сердце вырывалось из груди, а он все пытался — выжидал — отогнать прочь глупые мысли. Особенно — панические глупые мысли.

На кургане из хвои и земли возлежал старик, будто разбившаяся чайка. Я встал на колени и осмотрел сломанную руку. Что ж… на вид паршиво, но кровь лила не так уж сильно. Я достал платок из кармана, перетянул руку у плеча, и кровь почти остановилась. Этого хватит, чтоб дотащить его до пикапа наверху. Да, работенка будет — наверх его переть. Но, может, у Джоби ноги в порядке, и мы соорудим носилки и вдвоем его потащим. Вот только бревно это распилю, сдвину. «Это бревно». Через минуту я спущусь и распилю его — «но это бревно!» Через минуту я — «Это бревно на Джо… в воде!»

Хэнк вздернул голову. Сердце стучало взбесившимся телеграфом. Сообщение кристаллизировало все — дождался — перед его глазами, снова: Вот почему я не мог расслабиться! Я знал, еще там, внизу. Я знал. Как знал, что будет беда, еще до того, как это бревно взмыло в воздух. Как знал ночью совершенно точно, что… О господи, это бревно, оно так лежит!

Зарычав, он схватил бензопилу и снова бросился по пропаханному в глиноземе желобу, уклоняясь от ветвей и перепрыгивая через папоротники, к берегу, где лежал беспомощно Джо Бен…

Я брел по гравию на обочине, на восток, к старому дому, вознамерившись дойти до конца, раз уж пустился в путь, хоть все восемь миль. Я развлекался своим игривым симбиозом с дождем: я шел от него, а он просто шел и меня подгонял. Это щекотное содействие стихии, стекавшей мне за шиворот, подстегивало мою решимость: У меня получится, сурово говорил я себе, я одолею. И таким образом я мог отрешиться от мыслей об испытании, что ожидало впереди, — лишь стремиться попасть туда. Я тащился вверх по реке и просто вверх, в горку, непреклонный и неустанный, и не видела эта дорога моего голосующего большого пальца: я одолею, чес-слово, и притом — если дождь в расчет не брать — сам одолею, чес-слово…

Хэнк выломился из прибрежных кустов у самого бревна. Он заметил, что вода успела подняться по спине Джо на пару дюймов.

— Рад тебя видеть, — сказал Джоби. — А у нас тут ванна наполняется…

— Джо! Я не смогу! Это бревно! — Я дерганул трос, будучи близок к помешательству. У меня руки снова трясутся. — В смысле, я не смогу его перерезать… В смысле, сам посмотри, как оно охрененно притоплено, и я… — Пила затрещала. Лицо Джо помрачнело, когда он уразумел, о чем я. Бревно сидело так глубоко, что я не смогу его перепилить, не достану так, чтоб движок в воде не захлебнулся. Вот почему я сам не мог успокоиться. Я понял там, наверху, что не смогу перепилить. А может, и раньше понял. — Ладно, — все же сказал я. — Посмотрим, как получится…

Хэнк снова уткнул в кору опорную вилку — и вонзил мельтешащие зубья. Джо зажмурился: мимо полетели в ягодные кусты древесные огрызки и опилки. Сначала он чувствовал, как щеку кратко и зло жалили ошметки коры, потом услышал, как пила заплевалась и забулькала — и заглохла. Снова было тихо; дождь и радио: «Когда идешь по жизни ты — так в корень зри»… Джо открыл глаза; по ту сторону реки он видел Пик Мэри за пеленой дождя и проворных сумерек. Но все равно. Кто не имеет сомнений… да отрешится от тревог. Хэнк подергал пилу, чтоб снова завести, но движок заклинило.

— Все равно без толку. Так не получится, Джо.

— Ладно, Хэнкус, все о'кей. — Главное — сердцем чувствовать. — Я знаю, что все о'кей… ибо…