Порою блажь великая

машинка много для меня значила, — и тотчас сам разразился хихиканьем.

Но без поддержки радио смех Джо сник до хлипкого щебета. Зато Хэнк засмеялся еще громче:

— А вот тебе! Чтоб не хвастал, как, мол, даже бревно ему нипочем. А теперь сам утопил. Уй, ё-мое…

Джо попробовал присоединиться к веселью друга. И их смех далеко расходился над рекой. Зимородки взирали на них, торжественно нахохлившись. Внезапный порыв ветра плеснул маленькой волной в смеющийся рот Джо Бена. Джо закашлялся, сплюнул, и еще немного посмеялся… затем повернулся к Хэнку и спросил тоном слишком шутливым:

— Надеюсь, ты не просто выжидаешь, когда эта старая гнусная река поднимется и меня утопит, правда?

— Эта река? Боже, неужто это Джо Бен так взволновался из-за какой-то речки? Быть не может! Потому что, приятель, я-то думал, тебе достаточно воззвать к своему Верхнему Парню, и Он опустит с неба перст, и ткнет им в воду, и аллилуйя — хляби мигом от тебя отступят.

— Ну я ж тебе объяснял. Не хочу я беспокоить Его, пока сами обойтись можем. Не люблю я попусту призывать кого-то сверху, особенно — Его.

— О'кей. Понимаю. У него, наверно, своих забот полон рот.

— Эт-уж точно. Запарка там. Рождество скоро. Да и все эти горячие точки. Лаос, Вьетнам…

— Да еще эти бедняги с зобом в Оклахоме. Я понимаю, почему ты колеблешься…

— Вот именно. Вот именно. В этом году Оклахома особенно в Нем нуждается. Думаю, Орал Робертс [96] уже отписал Ему, пригласил на свое телешоу. Но суть в том, — Джо задрал подбородок над новой волной, — что эта навозная жижа уже подбирается к моему носу. Знаешь, Хэнкус: может, метнешься к пикапу за тем обрезком пожарного шланга… а то это бревно еще, наверное, погодит всплывать.

Невозможно себе представить, но в голосе Джоби пробивалась тревога.

— Что за шум? — спросил я. — И это — парень, который говорит: «Смирись со своим жребием и улыбайся правильно!»… испугался промочить ножки? К тому же, Джоби, до пикапа добрых три четверти мили по крутому склону. Хочешь пробыть один все это время?

— Нет, — ответил он очень поспешно и процитировал: «Негоже человека бросать одного». Книга Бытия. Как раз перед тем, как он выточил Еву. Но, все же, может, сбегаешь за шлангом…

Я спрыгнул в воду, позади Джо, и положил ему руку на плечо.

— Нет, — сказал я. — До пикапа пятнадцать минут и обратно столько же, а как она прибывает — в общем, во-первых, я слишком вымотан, чтоб бегать туда- сюда, взад-вперед, по твоим капризам. И ты тоже не можешь вытянуть шею, аки лебедь. Помнишь, мы как- то кожистую черепашку на болоте поймали? И положили в ванну, где оказалось слишком глубоко — два, три дюйма — и не на что залезть? Но она не утонула, помнишь? Она встала на дне и так вытянула шейку к воздуху, что сдохла от растяжения… Так вот, я не боюсь, что ты утонешь, но есть некоторая угроза, что ты вытянешь шею до протягивания ног. — Джо попробовал засмеяться, но захлебнулся очередной волной. — Как бы то ни было, это бревно вот-вот стронется. А уж на самый крайний крайняк я смогу тебя накачивать рот в рот, пока оно поднимается.

— Что ж, точно, правда, — сказал он. — Об этом я и не подумал. — Он стиснул губы, принимая на лицо еще одну порцию воды. — О да, ты же всегда сможешь «поддыхивать» меня.

— Только если ты не занервничаешь под водой…

— Нервничать? Да я спокоен. Только замерз. Я знаю, ты придумаешь что-нибудь.

— Конечно.

— То же самое, как мы плавали с одним аквалангом…

— Конечно. Никакой разницы.

— Да, то же самое.

Я стоял в воде рядом с бревном, меня пробирала дрожь.

— Так что главное — рот правильно держать, и веру иметь. И ждать… — Он захлопнул рот.

— Конечно, — закончил я за него, пока прокатывалась волна. — Просто ждать. И думать о хорошем впереди.

— Точно! И — ой-ой — Благодарения ж через несколько дней, — вспомнил Джо, причмокивая. — Это что-то, это хороший день. И работу эту закончим. Надо бы замутить что-то глобальное на День благодарения.

— Еще бы не замутить.

Стоял там, дрожал и опасался, что времена чего-то глобального давно прошли…

Зимородки ждали… Дождь задумчиво постукивал пальцами по реке, капля за каплей… а Хэнк все последние преднощные часы цеплялся за кору бревна, течение хватало, настырными бурыми лапами тащило его ноги — поначалу дрожал, потом холод приморозил холод, — и носил полные легкие воздуха лицу, невидимому под водой… Только бы Джо не запаниковал, только бы держался, говорил себе Хэнк.

Джо, похоже, был в прекраснейшем расположении духа. Даже когда его изрезанная физиономия скрылась под водой, Хэнк слышал булькающее хихиканье, и, погружаясь, чувствовал губами эту безалаберную, полоумную ухмылку губ Джо. Ситуация казалась им настолько пикантной, настолько глупой и чуднoй, что своим смехом они ставили под угрозу все мероприятия по доставке воздуха, но не могли уняться.

Какое-то время я не мог думать ни о чем, кроме как о том, какими чертовски однозначными придурками мы смотримся. Бакс за сто, если б старик Генри видел нас — по гроб жизни мы не отделались бы от его подколок, да еще сто лет спустя. И еще долго после того, как ситуация исчерпала свою куцую курьезность в глазах Хэнка, он чувствовал веселье под водой. И это внушало надежду: пока этот балабол там смеется — не все потеряно. Если надо, я могу всю ночь кормить его воздухом. Покуда в нем достаточно веры для веселья. Покуда я чувствую его ухмылку. Вот что спасет его шкурку — гнать мысли о том, в какой капкан он угодил; и улыбаться правильно, для стыковки…

Но под водой, в ловушке тесного, холодного мрака, дела обстояли не лучше, чем над поверхностью. И столь же невесело. По сути, даже более. И все же… там творилось нечто забавное. Не того рода забава, что были по сердцу Джо, но будто бы кто-то посторонний решил подшутить. И смех уж был не его смехом, и ухмылка — не его ухмылкой. Они пришли откуда-то со стороны. Нахлынули на него вместе с водой, скрывшей лицо. Черно и холодно. Шок и страх, и тут… эта забавность наплывает из мрака. Будто всегда таилась там и лишь ждала, когда будет достаточно темно. И теперь в тугом подводном безмолвии Джо чувствует, как эта шутка лезет в его шкуру, стремится выесть то, что внутри, и занять его место. Черный, смешливый рак, щупающий клешнями-метастазами приглянувшийся новый панцирь. И Джо это не нравится. Он отчаянно пытается отделаться от пришельца, думая о светлом. Вроде Благодарения, что грядет через несколько дней. Славное времечко, лучший праздник на свете, а уж в этот раз — будет самым праздничным праздником во все времена. Потому что эпопея с «ТЛВ» закончится — и можно перевести дух. Ароматы все утро. Шалфей и лук, приправа для индейки. Имбирь и вся-вся прочая петрушка. Смотри на пончик. А потом мы сядем у камина в гостиной, будем болтать и шутить, сытые и довольные, как всегда бывало. Будем смотреть матч по телику, потягивать пиво и курить сигары. Нет. Никакого пива, никаких сигар. Я ж забыл. А на дырку не смотри. И никакого кофе. Не смейся. Ибо человек, как говорит брат Уокер, возводит свое обиталище в Небесах из досок Благочестия, обретенных здесь, на земле… Гуляю я по улице… Копит сокровища на Небесах, и тратить их нельзя — да не смейся ты! — нельзя потакать страстям — не смейся, урод: ты ж весь воздух сразу стравливаешь, новый набрать не успеваю… Да и потом. Ничего смешного. Не здесь и не сейчас. Сами судите: я немножко нервничаю — иду все время прямо я — я замерз; мне больно. Это не смешно. Я хочу домой. Хочу в свой новый домик, хочу надеть новые кремовые брюки, что Джен выгладила, сесть в кресло, усадить на пузо близнецов, а Писклявочка покажет нам свою новую картинку. И все такое. Я хочу… черничного варенья и цукатов. О да! И картошки с плюшками. Дорого бы дал… — не смейся! — с плюшками-индюшками… Прошу тебя, не смейся, я хочу этого опять! Не смейся, ничего смешного в том… чтоб никогда больше не отведать