Порою блажь великая

гостя.

— Три часа, — откликается она. — Мог бы еще отдохнуть до него… под утро ведь только и вернулся. Что ж за «дела» такие важные у тебя, на всю-то ночь?

Он не отвечает. Натягивает брюки, рубашку, с туфлями в руках идет в гостиную.

— Три часа, — прикидывает он вслух, присаживаясь, готовый ждать. — Господи, три часа. Вполне достаточно, чтоб Хэнк встал на ноги и очухался…

(Вив вернулась в гостиную с супом и сэндвичами. Мы приглушили телевизор, чтоб поесть спокойно: все равно там пока один парад с ленточками и обручами. Мы обменивались словами раз в пять минут, и слова были вроде: «А вот эта ничего, которая с блестками…» — «Ага, ничего. Очень даже ничего».

Да, я только начинаю ценить по достоинству труды Малыша…)

В кабинете врача я снова принял предложенную им сигарету, но на этот раз все же сел в кресло. И ныне я чувствовал себя вне досягаемости ехидных шпилек и лукавых намеков.

— Я предупреждал, — он усмехнулся, — что ты можешь испытать некоторое разочарование.

— Разочарование? Тем, что он уделил мне так мало слов и отеческой ласки? Доктор, да я счастлив. Припоминаю время, когда подобное его заявление показалось бы мне часовой лекцией.

— Забавно. Вы с ним никогда особо много не общались? А старик Генри всегда слыл ценным собеседником. Может, скажем так, ты просто не давал себе труда прислушаться к тому, что говорит твой батя?

— Да о чем вы, доктор? Пусть мы с папой разговаривали и мало, но секретов у нас друг от друга не было.

Он одарил меня самой проникновенной из своих улыбок:

— Даже у тебя — от него? Ни малейшего секретика?

— Неа.

Он откинулся назад, попискивая и повизгивая креслом, и устремил свою прищуренную офтальмалогию в глубины ностальгии.

— Однако же впечатление такое, что все и всегда хранили от Генри Стэмпера хоть какую-то тайну, ту или иную, — припомнил он. — Уверен, ты просто не помнишь, Лиланд, но сколько-то лет назад по городу циркулировал слух о, — он стрельнул в меня кратким взглядом, убедиться, что я вспомнил, — о Хэнке и его отношениях с…

— Доктор, наша семья никуда нос не сует, — уведомил я его. — И наши отношения не всегда расписываются в семейной стенгазете.

— И все же — ах да, я не думал затрагивать… но все же, я хотел лишь заметить, что весь город был в курсе этой истории — правда ли, нет ли, — в то время как старый Генри, похоже, пребывал в полнейшем неведении.

Этот человек раздражал меня все более и более — и не столько, думаю, своими инсинуациями, сколько нападками на моего беспомощного отца.

— Уверен, вы просто не помните, Доктор, — сказал я холодно, — но частенько казалось, будто старый Генри пребывает в полнейшем неведении, и тем не менее он затыкал за пояс всех умников в городе раз за разом.

— О, ты не так понял… Я не хотел оскорбить здравомыслие твоего отца…

— Это было бы трудно, Доктор.

— Я всего лишь… — Он осекся, засуетился, поняв, что на этот раз вогнать меня в робость будет чуточку труднее. Надул щеки, готовясь продолжить речь, но тут в дверь постучали. Открыли — и сестра известила о том, что снова пришел Мозгляк Стоукс.

— Скажите ему, чтоб обождал минутку, мисс Махоуни. Чудесный старик, Лиланд. Снова пришел, верный, как часы, как только… — Да?.. Мозгляк, через мину… эээ… ты знаком с юным Лиландом Стэмпером?

Я уж было привстал, чтоб уступить кресло старому скелету, но тот положил мне руку на плечо и с чувством потряс головой:

— Сиди, сынок. Я сразу пойду и сделаю визит твоему бедному отцу. Ужасно. — И с губ его капала скорбь. — Ужасно, ужасно, ужасно…

Его рука удерживала меня, будто я был гостем на чужом венчании; я пробормотал приветствие, заталкивая вглубь вздымавшийся окрик: «Прочь руки, ты, седобородый тать!» Какое-то время Стоукс и доктор беседовали об удручающем состоянии Генри, а я снова попробовал встать.

— Погоди, сынок. — Пальцы стиснули крепче. — Не расскажешь, какие там дела, в доме? А я передам, если вдруг, паче чаяния, Генри придет в себя. Как Вив? Хэнк? О, ты и представить не можешь, как больно мне было слышать, что бедный мальчик лишился своего ближайшего товарища. «Когда друг утрачен, — говаривал мой папа, — и солнца свет бывает мрачен!» Как он все это переносит?

Я сказал им, что не видел брата с того самого трагического дня; оба были явно поражены и разочарованы.

— Но сегодня-то навестишь его, правда? В День благодарения?

Я сказал им, что не вижу причин досаждать бедному мальчику и намерен сегодня же в полдень отбыть автобусом в Юджин.

— Возвращаешься на Восток? Так скоро? Ой, ой…

Я сказал старику, что вещи собраны и я готов.

— Ой-ой-ой, ой-ой-ой, — меланхоличным эхом откликнулся доктор и продолжил свои расспросы: — И что думаешь делать, Лиланд… теперь?

Мне тотчас вспомнились письма, что я слал Питерсу, ибо каверзное ударение на «теперь» в конце его вопроса моментально заставило меня подумать — как он и рассчитывал, вне сомнений, — что этот смакователь сплетен знает больше, нежели говорит. Возможно, он каким-то образом перлюстрировал мою почту, и ему ведом весь мой план, от и до!

— Я хочу сказать, — добрый доктор поднажал на зонд, чувствуя близость нерва, — ты планируешь вернуться в колледж? Или — преподавать? Или — женщина?..

— У меня пока нет четких планов, — ответил я, чуть запнувшись. Они склонились надо мной; я увильнул, выигрывая время при помощи старого трюка, что в ходу у психиатров: — А почему вы спрашиваете, доктор?

— Почему? Ну, я интересуюсь, как уже говорил раньше… всеми моими подопечными. Обратно на Восток, преподавать, а? И что же? Английский? Драматургию?

— Нет, я еще не…

— А, снова в школу, значит?

Я подернул плечами, все более и более чувствуя себя второкурсником в кабинете декана в присутствии его заместителя.

— Может быть. Как я сказал, у меня нет никаких планов. Здесь работа, как я понимаю, закончена…

— Да, вроде бы. Так значит, снова в школу, говоришь? — Они не отпускали меня со стула, пришпилив двойной вилкой: один — взглядом, другой — лапой. — А в чем же колебания?

— Не знаю, из чего монету ковать буду… подавать на стипендию уже поздно…

— Слушай! — Доктор перебил, прищелкнув пальцами. — Ты ведь понимаешь, что старик так же мертв, как если б лежал в земле?

— Аминь, Господи, — кивнул Мозгляк.

— Понимаешь ведь, так?

Слегка оторопев от его неожиданной и напористой откровенности, я ждал продолжения, чувствуя себя скорее обвиняемым на допросе, нежели второкурсником. И когда они выкатят прожекторы?

— Быть может, официально твоего отца не объявят мертвым еще неделю, а то и две, как знать? А может и месяц, потому что в нем есть упрямство, хотя почти не осталось жизни. Но упрямство упрямством, Лиланд, однако Генри Стэмпер — покойник, можешь смело ставить на это деньги…

— Минутку. Вы меня в чем-то обвиняете?