Порою блажь великая

рассадил в третьей четверти.

— Поэтому игра была последней?

— Неа, я только в третьей линии. Вот почему над-было дома зависнуть, размокать.

— Потому что ты только в третьей линии?

— Неа, потому что я колено рассадил. Слышь, а твой брат в курсах, что мы его козырную питчугу на болванов отбойных навешивали, было время?

— Трудно сказать, — ответил я, симулируя интерес к большому спорту и притом стараясь осмыслить собственные игры. — Но при встрече я передам ему эту информацию… наряду с вестью о дармовой индюшке и джеме. — Вряд ли так уж сложно будет; у меня имелись причины для визита в дом: я желал найти страховой полис — так я скажу Хэнку, — и обрести компанию для путешествия — так я скажу Вив… Теперь надо для себя самого какую-нибудь легенду сочинить…

— Чертовски реально! — разливался внучок. — И на отбивных болванов, и на полузащиту. Питчуга Хэнка Стэмпера. Питчуга — реальная пасюга. До игры со Скейджитом отработали. Реально подобрали комбу. Раскатали мы Скейджит. На тридцать очей впереди в третьей четверти, и меня на всю четвертую выставили.

— И поэтому тебя выставили вчера вечером?

— Нет, — неохотно признался он. — Меня выставили, потому что на двадцать шесть очков отставали, вот почему. Они нас раскатали, сорок четыре к четырнадцати, наш первый слив в сезоне с самого Юджина. — И добавил почти вопросительно: — Но ведь нортбендцы не так уж хороши! Они б нас в жизни не достали, если б мы замутили ту же комбу, что со Скейджитом!

Я воздержался от комментариев; откинулся назад, думая, отчего б мне самому не довольствоваться той же легендой, что я представлю Вив? Даже не легенда: я ведь искренне хотел взять ее с собой на Восток…

— Неа. Не такие уж они крутые. — Мой шофер дискутировал сам с собой. — Просто мы не в форме были, вот и все; вот и вся история…

Он приводил свои доводы, я молча слушал и приводил свои, и во мне зародились сомнения: так ли уж мы все знаем о наших историях?..

Дождь моросит. Подрессоренный джип перемахивает через железнодорожные пути в конце Главной, сворачивает к реке. Дрэгер выезжает со стоянки мотеля, оглядывается в поисках кафе, где бы выпить чашечку кофе. Ивенрайт сидит у телефона, пахнет ментолом, мылом и слегка бензином. Вив натравливает воду на пустые тарелки из-под супа в кухонной раковине. За окном, всего в нескольких дюймах над рекой, летят два крохаля, яростно хлопают крыльями, но еле-еле движутся… будто бы течение воды под ними вздымается неким силовым полем над поверхностью, тащит птиц с собой. Диковинна их борьба, мучительна, и Вив, глядя на них, чувствует, как до боли напрягаются ее руки, будто им в помощь. Всегда велико в ней было сопереживание другим живым существам. Или ж даже — в том и было ее собственное существо. «Но, слушай… про уток-то я все знаю. — Снова явилось ее отражение. — Ты-то что чувствуешь?»

Прежде чем тусклое отражение в кухонном окошке сумело ответить, на том берегу у гаража останавливается машина. Из нее вылезает фигурка, идет к причалу, складывает ладони рупором…

(Припомнив, как Вив вылетела из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, я понял, что она увидела его раньше, чем я заслышал крик.

— Кто-то там у причала, — сказала она, направляясь в прихожую. — Пойду переправлю. Ты не одет.

— И кто это? — спросил я. — Мы его знаем?

— Трудно сказать, — ответила она. — Он весь запакованный, и дождь плотный. — На пару секунд она скрылась из виду, забираясь в огромную прорезиненную накидку. — Но похоже на старую куртку Джо Бена. Скоро вернусь, родной…

И она хлопнула здоровой громкой дверью. Хорошо, что она сказала про куртку, подумал я; хорошо, что она хоть в каких-то глазах не отказывает моей деревянной башке…)

Вив вняла моему зову о лодке. Я смотрел, как она спешит из дома сквозь озверелую свору, и парусом вздувался плащ, что она держала над головой во имя сухости оной. Когда же челн ткнулся в берег, где дожидался я, стало видно, что существенного успеха Вив не достигла.

— У тебя вся голова мокрая. Извини, что тебя вытащил.

— Все в порядке. Все равно я собиралась на улицу.

Я ступил в челн, что Вив уперла носом в сваю, держа на холостых.

— Недолгой была наша ранняя весна, — сказал я.

— С ними всегда так. Куда ты подевался? Мы волновались.

— Жил в отеле, в городе.

Она взревела мотором и чиркнула носом по берегу, разворачиваясь. Я был благодарен ей, что не пытала на предмет того, почему я провел последние три дня в одиночестве.

— Как Хэнк? Все платит дань погоде? Потому ты сегодня паромщица?

— Ну, он не так уж плох. Сейчас он внизу, смотрит футбольный матч. Но вообще он никогда не болеет прямо так, чтоб футбол не смотреть. Я просто решила, что ему неохота в эту мокредь. Не сахарная, не растаю.

— В данном случае это радует. Пловцом я всегда был неважным. — Заметив, как она поморщилась, я поспешил сменить тему: — Особенно при такой высокой воде. Как думаешь, будет потоп?

Она не ответила. Чуть повернула лодку, когда мы выбрались на стремнину, делая поправку на течение, и всецело углубилась в навигацию. Помолчав, я сообщил ей, что видел старика.

— Как он? Я не могла выбраться, чтоб… навестить его.

— Паршиво. В бреду. Доктор полагает, что это лишь вопрос времени.

— То же и Элизабет Прингл говорила. Как жаль.

— Да. Не много радости видеть его таким.

— Надо думать.

Мы снова сосредоточились на управлении лодкой. Вив теребила свои мокрые пряди, пытаясь запихнуть их под накидку.

— Удивилась, когда тебя увидела, — сказала она. — Думала, ты домой отправился. На Восток.

— Я собираюсь. Скоро семестр начнется… Хотелось бы успеть.

Она кивнула, не отрывая глаз от воды по курсу.

— Хорошая мысль. Надо бы тебе закончить учебу.

— Ага…

Плывем дальше; молчим дальше… а сердца наши исходят криком: остановитесь, скажите что- нибудь!

— Ага… Не терпится продемонстрировать мозолистые, загрубелые лапы во всех кафешках кампуса. Кое-кто из моих друзей поразится, узнав, что это слово относится и к телесным явлениям, а не только к душевным.

— Какое слово?

— «Загрубелый».

— А… — Она улыбнулась.

Я продолжал будничным тоном:

— И потом, автобусный вояж через всю страну в разгар зимы — это что-то. Я предвкушаю обильные снегопады, грозный град. Может, мы даже окажемся в ловушке бурана неистовой силы, на целую ночь. Вижу ясно: водитель глушит мотор, драгоценное топливо всецело жертвуется печке; сухонькая старушка нарезает порциями свои печенюшки и бутерброды с тунцом; вожатый бойскаутов укрепляет наш дух, заставляя горланить лагерные песни. Прелесть, что за приключение, Вив…

— Ли… — сказала она, ни на секунду не отвлекаясь от воды, взрезаемой носом моторки, — я не могу уехать с тобой.

— Почему? — не удержался я. — Почему не можешь?

— Просто не могу, Ли. И говорить больше нечего.

И мы плыли, и говорить было нечего, помимо только что сказанного.