— И лежа там, под теплыми одеялами со своим зверем, Монтаник понял, для чего живет. Ему предназначено стать странствующим проповедником.
— Он нашел своего вевейкина, — сказал Сандаун.
— Это у вас вроде ангела-хранителя? — спросил я, — Твоего особого духа?
— Твой вевейкин может быть многими духами, — сказал Сандаун, — У молодого Монтаника это был орел, который звал его прочь, и койот, который звал его обратно. Он долго скрывал, что ему было сказано.
— Еще бы не скрывал! — фыркнул Джордж, — Он был молодой, сильный и полон задора. Он хотел бузить, а не проповедовать! Ему разгуляться хотелось!
— Он досаждал племенам на всей территории. Пьянствовал, играл, людей задирал. Сильный был. Бывало, свяжем его, а он веревки перегрызет. А потом, тоже холодной ночью, он опять услышал голос. Тоже под Рождество. В салуне в Якиме. Он вышел за голосом наружу, но был пьян и не мог подняться на гору. Свалился в сточную канаву и обгадил себя. К нему прикоснуться никто не хотел. Даже якима.
— Говорят, даже койот им побрезговал, — добавил Джордж. — Потом, если верить этой байке, когда вонючий пропойца засыпал уже вечным сном, в небесах появился младенец, голый, как лягушка, и светящийся, как красный уголь. Он спустился, улегся рядом и не дал ему замерзнуть насмерть. Монтаник, понятно, утверждает, что это был младенец Иисус.
— Это многие видели, — сказал Сандаун. — Видели тоже Марию и Иосифа, и Святой Дух всю ночь бил в барабан для младенца и Монтаника. С тех пор он пастор Монтаник. Он крестит и венчает по всему Северо-Западу.
— Может, в этой части с орлом и койотом есть доля правды, — сказал Джордж, — но Святой Дух не посещает пьяных индейцев в канаве, в Якиме, штат Вашингтон. И на барабане не играет.
— Думай как хочешь, — сказал Сандаун. — Монтаник все равно пастор.
Джордж фыркнул и замолчал. Да и шум на стоянке не позволял продолжать разговор. Казалось, сотни святых духов барабанят в барабаны и постепенно входят в раж. Из вигвама Сандауна по-прежнему неслись оглушительные крики младенцев и женщин. Ни одного мужского голоса я не слышал. Сандаун с безнадежным стоном взял мою постель под мышку, другой рукой — свою. Чтобы еще немного отсрочить неизбежное, пригласил нас с Джорджем зайти посмотреть.
— Я этот салон уже видел, — сказал Джордж, — А наш южный гость может посмотреть позднее, когда добудем харчей и проверим окрестности. Пойдем, Нашвилл. Этот женский гвалт меня нервирует. Спокойной ночи, Закатный. Спи крепко, и чтоб тебя твои курицы не клевали.
Сандаун, пригнувшись, вошел под полог. Его приветствовал дружный хор жалоб.
— Насчет своих вещей не беспокойся, — успокоил меня Джордж. — Индейцы знамениты тем, что не крадут.
Барабаны били громче. Мне вдруг пришло в голову, что чем дольше я здесь нахожусь, тем больше от меня отваливается вещей, которые я называл своими: деньги, постель, даже собственное имя. Что подумают дома? В голове ветер, так и в кошельке сквозняк.
Когда мы пришли к реке, прудок был безлюден и на камень Ко-Шара никто не покушался. Стоунуолл мирно щипал шпинат на берегу. Гнедой мерин Джорджа куда-то делся, Луиза тоже.
Глава седьмая
Дженни Линн
Джордж безошибочно угадал, куда упорхнула Луиза.
— К этому дешевому, грошовому цирковому рыдвану. Как мотылек на огонек! Твоему коню придется везти нас двоих, Нашвилл.
Толпа вокруг фургона стала такой плотной, что со стороны парка не подступиться. Пришлось дать круг и подъехать к представлению с Далласской дороги. Мы сразу заметили Луизу в толпе.
Буффало Билл сидел в тени своих полотнищ. Женщина с оранжевыми волосами подбирала шесть своих покровов.
Готч расхаживал по откидной площадке фургона, а зазывала завел свою песню. Воинственность в глазах борца сменилась скукой, а слова зазывалы стали еще оскорбительнее и звучали как пощечины.
— Сотня долларов в минуту, вы, пугливые сенотрусы! Всего за десять! Коротких! Маленьких минуток. Кто умеет складывать, знает, что получается тысяча долларов. Тысяча дол-ларей! Серебряными кружочками. Любому коньку, кобылке и жеребенку! У которых хватит пороха влезть на этот квадратный ринг к этому великолепному физическому экземпляру всего на десять минуток!
Он повернулся к Готчу и громко, в расчете на публику, пояснил:
— Я включил кобылок и жеребят потому, Фрэнк, что жеребцов здесь не заметно. Ты хоть одного видел?
Не прерывая ходьбы, Готч обратил злобный взгляд на зрителей. Одного за другим он заставлял их отводить глаза.
— Пока нет, — сказал он зазывале. — Буду смотреть дальше.
Мы с Джорджем стояли у заднего края платформы и видели больше спину Готча, чем лицо, но ясно было, что он наслаждается этой сценой. Он методически запугивал зрителей одного за другим. Под его тяжелым голубым взглядом человек пригибал голову, как побитая собака. Видеть это было грустно.
Пригибал каждый, пока не дошло до Луизы. Она не желала пугаться. Во-первых, она сидела на высоком мерине Джорджа и смотрела не снизу вверх, как другие зеваки; ее глаза и Готча были на одном уровне и так же не мигали. Во-вторых, сидя на коне, в своих голубых башмачках и открытом платье, она тоже сознавала себя особым физическим экземпляром. Она ответила взглядом на взгляд Готча и не отвела его! Он тоже. Глаза его сузились, и выражение скуки ушло с его лица. Можно было почти услышать гудение этих гляделок, как в телеграфных проводах.
Готч сам прекратил соревнование, сделав вид, что ему надо принять другую, более напруженную позу, а для этого сосредоточиться, закрыв глаза. Это позволяло обеим сторонам отступить, не теряя достоинства. Но когда Готч поднял веки, бесстыжая красотка все еще зырила на него, небрежно обмахивая веером свой богатый фасад, — и скучающий вид был
— Ой-ой-ой, — забеспокоился Джордж у меня за спиной. — Эта женщина дикобраза пнет босой ногой.
— Я вспомнил, где я видел эти зенки. Ты желтенькая курочка с поезда. Ищешь, с каким петушком поклеваться, цыпа?
— У нее очень вызывающий вид, Фрэнк, — встрял зазывала, — Может, она примет наш вызов?
— Ну, что, желтенькая, — сказал Готч. — Хочешь побороться? Десять минут без правил, и можно заработать тысячу. А?
Толпа мужчин заржала. Они были рады, что Готч направил огонь на кого-то другого, пусть и на женщину. Все повернулись к ней, ожидая ответа, но Луиза молчала. Веер продолжал работать, взгляд не дрогнул. Я понимал, почему Джордж нервничает. Она попала в щекотливое положение: единственная женщина перед Готчем и мужчинами и предмет для шуток.
— Как думаешь, Билл? — продолжал Готч, — Можем мы рискнуть тысячью долларов, если я соглашусь провести с ней десять минут на ринге?
Рукой в бисерной перчатке Буффало Билл загородил глаза от вечернего солнца и посмотрел на всадницу.
— Я вот что скажу, Фрэнк. Поборись с ней девять с половиной минут, а потом уложи. Ты получишь удовольствие, публика развлечется, а я сэкономлю тысячу долларов.
Все сочли это замечательной шуткой. Они хохотали, шлепали себя по коленям и веселились, как на мальчишнике с представлением. Тут уже Луиза не выдержала. Она опустила глаза, и по ее гордой шее стала подниматься краснота, как в трубке уличного термометра. Гогот стал еще громче. Она заерзала в седле, озираясь в поисках героя, который помог бы ей выпутаться из затруднительной ситуации.
