– Я глубоко тронут вашим вниманием! – сказал он. – Но теперь госпоже Рурико не о чем больше думать, все кончено между нами. Моя любовь растоптана, и в сердце не осталось ничего, кроме обиды и боли. Прощайте! И простите за все те неприятности, которые я невольно причинил вам! – С этими словами юноша резко повернулся и быстро побежал вниз по аллее. Вскоре скрылось из виду и его белевшее в темноте кимоно.
Проводив юношу взглядом, Минако почувствовала невыразимую тоску. Какое-то время госпожа Рурико тоже взволнованно смотрела вслед юноше, но потом быстро пришла в себя и совсем близко придвинулась к Минако.
– Вы расстроены? – ласково спросила госпожа Рурико, положив руку девушке на плечо.
– Да. Мне очень жаль Аоки-сан! – чуть слышно ответила Минако.
После короткой паузы госпожа Рурико сказала:
– Я чувствую себя очень виноватой, и не столько перед Аоки-сан, сколько перед вами. Пожалуйста, простите меня! – с неподдельной искренностью произнесла госпожа Рурико.
Минако никогда еще не видела мачеху в такой растерянности.
– Возможно, я ошибаюсь, тогда простите меня. Но мне кажется, что я вас поняла… ваши чувства к Аоки-сан.
Минако вспыхнула и опустила голову.
– Вы, вероятно, слышали позавчера в саду наш разговор с Аоки-сан. Нет, вы не подслушивали, просто так получилось. По когда, возвращаясь в отель, мы столкнулись с вами в дверях и я посмотрела на ваше лицо, я сразу обо всем догадалась. Я и раньше кое о чем догадывалась, но когда догадка моя подтвердилась, поняла, что совершила непоправимую ошибку.
Госпожа Рурико говорила очень серьезно, с нотками трагизма в голосе. Минако чувствовала себя преступницей па скамье подсудимых. Сердце ее разрывалось от боли и стыда.
– События последних дней перевернули всю мою жизнь, мое презрение к мужчинам обернулось теперь против меня самой. Прошу вас, Мина-сан, выслушайте мою исповедь!
Впервые в голосе госпожи Рурико звучала невыразимая грусть.
– Я никогда не питала к Аоки-сан сколько-нибудь серьезного чувства и пригласила его в Хаконэ лишь из пустого каприза и оскорбленного самолюбия. Дело в том, что некий господин стал вмешиваться в мои личные дела, запретив мне поддерживать дружеские отношения с Аоки-сан. И вот назло ему я пригласила Аоки-сан в Хаконэ. Такой у меня характер. Из-за этого злосчастного характера я вошла в вашу семью и наделала еще много глупостей.
После короткой паузы мачеха снова заговорила:
– Да, такова моя природа, и совладать с собой я не могу. Стоит мне почувствовать, что кто-то домогается меня, как я тотчас же отталкиваю его от себя с необычайной силой. В последнее время я все чаще думаю о том, не погубила ли я этим характером всю свою жизнь. Я как ребенок, – с тяжелым вздохом продолжала мачеха, – которому не разрешают рвать цветы, а он их рвет. Именно это чувство побудило меня пригласить в Хаконэ Аоки-сан. Я сделала это из упрямства, не думая о страшной каре, которую могу за это понести. Простите меня, Мина-сан, если я ошиблась в своей догадке. Но мне кажется, что я совершила преступление, соблазнив юношу, чей образ запечатлелся в вашем чистом сердце. Простите меня, Мина-сан! Простите!
Голос госпожи Рурико, которая, казалось, не умела плакать, дрогнул от слез.
– Не знаю, чем искупить теперь перед вами свою вину. Ведь я растоптала вашу прекрасную мечту, жестоко вас обидела, вас, которую люблю больше всех на свете!
Глаза госпожи Рурико наполнились слезами.
– Ради мимолетной забавы, в угоду минутному капризу растоптать ваши чистые чувства – это преступление, достойное самой жестокой кары. При мысли об этом сердце мое обливается кровью. Простите меня, Мина-сан! Простите мой великий грех перед вами!
Терзаемая угрызениями совести, госпожа Рурико поникла головой.
– Ах, мама! Что вы! И вы еще просите у меня прощения! Я вовсе не… – преодолевая стыд, старалась Минако успокоить мачеху.
– Пожалуй, я не вправе просить у вас прощенья! Вы не можете меня простить! Но если б даже и простили, моим мученьям не было бы все равно конца. И это вам, самому любимому мною человеку, я причинила столько горя!
Минако было испугалась, узнав, что мачеха раскрыла ее тайну, но сразу успокоилась, глубоко тронутая ее искренностью и любовью.
Между тем госпожа Рурико все говорила и говорила:
– Я никогда не думала над тем, к чему могут привести мужчин мое упрямство и жестокость. Но причинить горе женщине, да еще вам, самому дорогому для меня существу на свете! Какая ирония судьбы! И вот пришла расплата за всю мою прежнюю жизнь. Но как ужасно сознавать, что пострадала и моя единственная, горячо любимая дочь! Ничто не могло меня тронуть: ни новые жертвы, ни упреки. Тщеславная, словно павлин, я, торжествуя, повергала мужчин к ногам. Но вдруг узнала, что ранила вам душу, душу самого близкого для меня человека!
Госпожа Рурико умолкла и снова опустила голову. Ее слова проникали Минако в самое сердце. Как терзалась мачеха мыслью о том, что была виновницей ее тайных страданий! Ради Минако она готова была пойти на любую жертву, то же самое сделала бы с радостью Минако для мачехи.
– Не надо больше говорить об этом, мама! Никаких особых чувств я не питала к Аоки-сан. – Сказав это, Минако зарделась.
– Нет! Первая любовь – это сокровище, и если потеряешь ее, назад не вернешь. Разбить первую любовь – все равно что отнять полжизни. Я убедилась в этом, Мина-сан, на собственном опыте.
Тут госпожа Рурико закрыла лицо рукавом кимоно и разрыдалась.
