чуточку ревнует: ведь как-никак Айда Мэй считается его зазнобой. Ладно уж, пускай!
На уроках Айда Мэй глаз не сводит с мистера Майлза, вертится за партой, теребит свои кудри, которые с некоторых пор перестала заплетать в косички. Когда же молодой учитель, окинув взглядом класс, останавливается на ней, девочка испуганно потупляет глаза.
— Белые не хотят, — продолжает между тем мистер Майлз, — чтобы мы знали историю своего народа. Понимаете, ребята, им важно убедить нас, что наш народ, проживший в Америке триста лет, не имеет ровно никаких заслуг. И если мы им поверим, то откуда возьмется у нас надежда проявить себя чем- нибудь в будущем? Вы сами знаете, как они о нас отзываются. — Его глубокий грудной голос вдруг стал визгливым, как у этих красномордых хамов южан, которые вечно плюются табачной жвачкой. — Негр — ничтожество, всегда был ничтожеством и всегда ничтожеством останется!
Ученики невесело засмеялись, понимая, что мистер Майлз хочет не только посмешить их, но и возбудить в них гнев. Биф Робертс вытащил из кармана тоненькую круглую резинку, нацепил на нее скрепку для бумаг и, соорудив что-то вроде рогатки, натянул ее на угол парты. Потом с хитрым выражением на круглой веснушчатой физиономии Биф приподнялся и быстро уселся обратно на скамейку. Поглядывая на ребят и стараясь привлечь к себе внимание, он зажал нос пальцами и показал на паренька, сидящего рядом. Кое-кто захихикал.
Мистер Майлз сделал паузу и оглядел учеников. Вдруг мимо него пулей пролетела скрепка и, едва не угодив ему в лоб, стукнулась о доску. Учитель, как будто ничего не замечая, продолжал:
— Америка создана кровью и потом наших отцов и дедов…
— А матерей вы не считаете? — подал реплику Гас Маккей.
Кто-то свистнул, кто-то засмеялся.
Мистер Майлз рассказывал про Гарриэт Табмэн, Фредерика Дугласа, Ната Тернера и других знаменитых негров, а Робби, прежде и представления не имевший об этих людях, прищурив узкие глаза и раскрыв рот, жадно слушал учителя, и теплое чувство поднималось в его душе. Он ясно видел перед собой маленькую чернокожую женщину Гарриэт Табмэн, которая смело боролась со злыми рабовладельцами — огромными, отвратительными чудовищами, уродливыми жестокими злодеями — и всегда умудрялась перехитрить их, совершая одну за другой поездки на Юг и уводя за собой сотни негров на Север, на свободу. За ее голову была объявлена награда. Вот это женщина! Робби так и видел ее перед собой, только лицо у нее почему-то мамино. Он также рисовал себе эту «тайную дорогу» — длинный, сверкающий, чудесный черный поезд, и на нем Гарриэт Табмэн и Лори Ли Янгблад. Впрочем, Робби понимал, что это была совсем иная «дорога».
Внезапно поднимает руку Биф Робертс.
— А мой папа говорит, что почти все негры растяпы и бездельники. Папа говорит: их бы всех перестрелять, да патронов жалко, — заявляет Биф.
Лицо учителя сразу меняется. Он слышит сдержанный смех во всех углах класса, видит циничную ухмылку на лице Бифа.
— А ты сам как думаешь? — спрашивает он. — Неужели все негры, которых ты знаешь, такие уж лентяи и дураки?
— Не знаю, сэр, но так говорит папа, а я не собираюсь с ним спорить.
Робби поднимает руку, он болезненно ощущает, как бешено колотится его сердце, от волнения пот выступает на лбу и на шее.
— Мой папа очень много работает, и мама тоже. Она вечно трудится… Моя мама — точь-в-точь как Гарриэт Табмэн. Уж она никакому крэкеру на свете не позволит оскорбить себя! — Величайшая гордость за мать нарастает в душе Робби, даже во рту становится как-то приятно.
Вечером Робби спрашивает мать;
— Мама, ты что-нибудь знаешь про Гарриэт Табмэн и про «тайную дорогу»?
— Да, кое-что знаю, но очень мало, ведь об этом почти ничего не написано. Гарриэт была замечательная женщина. А про «тайную дорогу» мне рассказывала бабушка, упокой господи ее душу!
— Мистер Майлз все-все знает про «тайную дорогу» и про Гарриэт Табмэн, — возбужденно говорит Робби. Но почему это мистер Майлз знает больше, чем мама? Ведь мама тоже умница. Робби готов доказать всякому, что его мама умница.
Лори Ли смеется.
— Ох, и редкостная же старуха была твоя прабабушка! Сколько она рассказывала о временах рабства. Бывало так: соберутся рабы у кого-нибудь в хижине на моление и заодно чтоб обсудить, как бороться с плантатором. А белый надсмотрщик залезет под дом и подслушивает, что говорят рабы. Как-то вечером один из них забрался под дом, а бабушка приготовила горшок кипятку, села на пол и, пока негры распевали «Спустись, желанная колесница», вылила весь кипяток в щель над тем местом, где растянулся этот негодяй. Тот заорал благим матом и так завертелся под полом, что чуть всю хижину не своротил. Потом вылез и бросился со всех ног через поле, как дикий кролик.
Мама рассказывала и сама смеялась до слез. Робби и Дженни Ли тоже от души хохотали.
— После этого надсмотрщик исчез на целую неделю, а когда он снова появился, бабушка его спрашивает: «Что это вас не было видно последнее время, мистер Джош?» Крэкер краснел и бледнел от злости, потом ушел и всю дорогу ругался себе под нос.
Нахохотавшись досыта, Робби сказал:
— А мистер Майлз все знает про Гарриэт Табмэн.
Мама улыбнулась:
— Я вижу, у твоего учителя в самом деле умная голова!
В эту ночь, когда дневная духота сменилась прохладой, Робби видел во сне «тайную дорогу». Местами поезд выходил на поверхность, забирал негров: и снова исчезал под землей. Он мчался под горами и долинами, под лесами и реками и на всем своем пути подбирал пассажиров. Лори Ли Янгблад была кондуктором, а Роберт Янгблад — машинистом. Это был длинный красивый черный поезд, похожий на курьерский «Мэри Джейн», только еще длиннее, чернее и гораздо красивее. На каждой остановке в него садилось все больше и больше негров, потому что каждый стремился к этой самой Свободе.
И Свобода казалась чем-то большим, черным и прекрасным, большим, черным и необыкновенно прекрасным. Но все-таки где она, Свобода? Какая она, Свобода? Как она выглядит? У Свободы черное лицо, и у Свободы белое лицо. Свобода — это жар и холод в груди, мужество во взоре. Ласковое прохладное утро ранней весной, когда медленно, незаметно восходит солнце и вдруг, совершенно внезапно ослепительный взрыв света, распускаются деревья, вся земля покрывается ярчайшей первой зеленью и начинает громко петь: поют птицы, кузнечики, сверчки, даже червяки и те поют, и разом оживает весь божий мир. Свобода — это доктор, адвокат, человек, который чистит курятник, и Робби Янгблад — машинист то на «Мэри Джейн», то на южном курьерском «Ракета», и Робби Янгблад — продавец в Большой бакалее (а рядом с ним Жирный Гас). Свобода — это рабочий, это труженик, такой, как отец, с широкими плечами, с высоко поднятой головой. Свобода — это мать и мистер Майлз. Свобода — это ты сам, и Свобода наказывает подлых крэкеров, и Свобода — это Свобода…
На следующий день после занятий Робби выждал, пока разошлись все ребята, и лишь тогда подошел к учителю и спросил:
— Где бы мне раздобыть что-нибудь по истории негритянского народа? В книжном магазине Бардена таких книг не бывает. Они даже никогда не слыхали, что у негров есть история.
Молодой учитель улыбнулся.
— Ну, откуда им слышать! Я тебе завтра принесу одну книжку, если только ты мне пообещаешь аккуратно с ней обращаться.
Учитель принес Робби книгу, которую написал негр—Картер Дж. Вудсон.[15] Негр—и написал книгу! Робби читал ее дома, как только выпадала свободная минута. А, когда вечером он ложился спать, мама, думая, что он заснул, брала эту книгу и долго читала, пока ее в конце концов не одолевал сон. И хотя мама всегда клала книгу на то место, где ее оставлял Робби, мальчик знал, что мама читает ее, потому что иногда он не спал, а только притворялся спящим.
— Эй, Лори Ли, как поживаешь?
— Ничего, Кари Белл. Похвастаться, правда, нечем, но и жаловаться не приходится.
