— Я рассказала истинную правду, видит бог, что я не лгу. Это был Чарли Уилкокс. Чарли Уилкокс…
Священник сурово посмотрел на Марту.
— Есть только одна правда, — сказал он, — а именно, что каждый черномазый дьявол всегда жаждет изнасиловать белую женщину. И господь желает, чтобы ты помогла положить этому конец. Если ты. не раскаешься и не скажешь правды, ты попадешь в ад, на вечные муки. Открой нам правду, и в воскресенье в церкви я помолюсь за твою душу, чтобы господь тебя простил. Но если ты не откроешься богу и мне, я буду молить его, чтобы он послал тебя прямо в пасть сатаны.
Марта смотрела на священника. О, как ненавидела она их всех: и своего мужа, и шерифа Хайнса, и старика Мака, и его преподобие Поултри! И в то же время она трепетала от страха: ведь этот представитель господа властен отправить ее в ад! Она отвернулась к стене.
— Уходите отсюда — слабым голосом прошептала она. — Не хочу видеть никого из вас!
Но они не переставали мучить ее, и под конец она уже ничего не видела, кроме этих злых белых лиц со звериным оскалом. Джон Джефферсон, его преподобие Поултри, шериф Хайнс и мистер Мак — все стояли перед ней, орали и рычали на нее. Потом появился еще Чарли Уилкокс. Увидев его, Марта закричала:
— Вот он! Он самый!
Чарли Уилкокс покачал громадной безобразной головой.
— Да, это на нее тяжело, повлияло! — сказал он. — Мне кажется, она теряет рассудок. — Он сделал знак шерифу и Джону Джефферсону, приглашая их в кухню. Поговорив там с ними, он ушел. А они снова взялись за нее. Хоть бы Джим успел скрыться подальше, думала с надеждой Марта, долго ей не устоять! Нет, она не поддастся! «Где мой Осси?» Она не поддастся! Ей казалось, что они терзают ее уже много, много, много часов и много, много дней; в голове все помутилось. Возможно, они и правы… возможно, это был действительно Маленький Джим… Священник откашлялся. Джон обошел кругом постель, присел возле жены, схватил ее за плечи я тряхнул изо всех сил.
— Слушай, чертовка! — зашипел он. — Имей в виду, если ты не признаешься, его преподобие Поултри расскажет всему приходу, что ты уже давно путалась с этим негром, и он испросит у бога для тебя наказание в аду. А доктор Роскоу заявит, что ты умалишенная, и не первый день как свихнулась.
— Джон, Джон, умоляю тебя, Джон! Господи, спаси и помилуй! — Она плакала, плакала навзрыд и трясла головой, как сумасшедшая, а Джон поднял тяжелую руку и ударил ее несколько раз по щекам.
— Если ты, проклятая тварь, сейчас же не признаешься, шериф заберет тебя в Милледжвилль, и ты на всю жизнь останешься в сумасшедшем доме. А черного мы все равно поймаем и расправимся с ним, так что уж лучше говори нам правду. — Он тряс Марту до тех пор, пока она совсем не обессилела.
Она упала навзничь, потом повернулась и, уткнув бескровное лицо в простыню, плакала, плакала, плакала.
Осси кое-как распутал стягивавшие его веревки, схватил топор и, выбив дверь сарая, с топором в руках побежал к дому, где слышался смех шерифа и голоса людей. Миновав толпившихся во дворе мужчин, Осси влетел в комнату матери.
— Что с тобой, ма?
— А ты почему с топором?
— Нет, что случилось, ма?
Мать посмотрела на него, и он сразу понял, что ее били. Он видел, какая она измученная, запуганная, больная, обессиленная.
— Ничего не случилось. Просто я созналась, и они оставили меня в покое. Они поймают сегодня этого негра, если он еще не сбежал с плантации. А про Чарли Уилкокса я выдумала, чтобы спасти этого черного дьявола Джима. Знала, что он твой любимчик. Вот тебе впредь наука — не якшаться-с черномазыми!
Мать и сын смотрели друг на друга, и он знал, что она лжет, видел это по ее глазам, по вяло опущенным уголкам рта. Они заставили ее солгать, и вот она смотрит на него почти спокойно. Этот тупой, безжизненный взгляд делал мать неузнаваемой.
А мать все болтала:
— …нашло на меня внезапно, будто Христос побеседовал со мной: «Марта Мэй Джефферсон, ты должна помогать белым братьям… Ты должна воспротивиться дьяволу, сказать правду. Ты должна помочь мужчинам защищать драгоценность, дарованную богом белым женщинам…»
Оскар взял топор и изо всех сил вогнал его в доску двери. Он уже не думал о несправедливом отношении к Маленькому Джиму. Он глядел на свою мать и кипел от негодования: до чего же они ее довели, заставили-таки заплясать под свою дудку! Мать он ненавидит, а отца, Чарли Уилкокса, шерифа Хайнса и всех остальных презирает всеми силами своей души!
Оскар шагнул прочь от постели матери, все еще лепетавшей что-то. Он прошел в кухню, сел за стол и принялся за еду, даже не разбирая, что у него на тарелке. Обычно он не съедал и половины той порции, какую проглотил сейчас. Отряд уже собирался уходить, и то и дело с улицы кричали и поторапливали Оскара: «Кончай скорей, малый, не отставай от компании!» «Будем ждать тебя у Перекрестка!» «Господи боже, все еще заправляешься?» «Ешь столько, будто ты шпалы таскал!» Наконец все ушли, а Оскар так и остался сидеть за кухонным столом. Стемнело, но он не зажигал лампу. Спустя некоторое время он встал, надел куртку, рабочие башмаки и шагнул было в комнату матери, но передумал. Теперь он потерял все, все решительно. Нет у него больше матери! Он вышел из дому и направился по дороге к Перекрестку. Кто-то тихо окликнул его. Ему почудилось, что это мать, но он продолжал идти, не останавливаясь; его позвали еще раз, и, обернувшись, он увидел стройную фигурку Лилли Энн — лицо ее смутно белело в ночном мраке. И Оскар подошел к ней, отчетливо сознавая, почему она его зовет и почему он подходит. Он становится мужчиной, его тянет сила мужского желания, это должно произойти сегодня: к черту всех — и мать, и Маленького Джима, и Большого Джима, и отца, и Чарли Уилкокса, и всю их шайку! Все равно он ничем не может помочь! Так что дай бог здоровья доброй Лилли Энн Мак-Вор-тер… А помочь Маленькому Джиму он ничем не может, ничем… ничем…
Втащив Оскара в свою хижину, Лилли Энн тут же торопливо разделась у него на глазах и подошла к нему.
— Раздевайся, быстро, ну! — вполголоса приказала она.
— А вдруг мистер Мак?..
— К дьяволу мистера Мака, — заявила Лилли Энн. — Он теперь охотится за черномазым! — Она начала лихорадочно расстегивать на нем одежду, и они легли в кровать, и с ним произошло наконец то, что не раз ему снилось; он даже подумал, не сон ли это и сейчас… А потом Лилли Энн, припав к нему, вдруг расплакалась и давай проклинать всех мужчин на свете, а больше всего Вилла Мак-Вортера. Оскар, замирая от блаженства, лежал рядом с ней: теперь он взрослый и готов расправиться с отцом в любую минуту; но, почувствовав себя мужчиной, он счел необходимым как-то заступиться за мужчин.
— Вы не должны были бы так говорить про своего мужа, — заметил он грубым голосом.
— А ты не должен был бы валяться в постели с замужней женщиной, — сказала она ему в тон.
Оскар искал в уме, что бы ей такое ответить. Он знал, что пора вставать с чужой кровати и уходить от чужой жены, пока его здесь не застигли, но ему так хотелось остаться и лежать под теплым одеялом, зарывшись в белые простыни, ощущать рядом с собой ее тело и нежиться, отдыхая после впервые изведанного приступа страсти. Если бы можно было никогда отсюда не уходить!
Лилли Энн тем временем перестала плакать и сердито нашептывала ему:
— Мак считает меня только кухаркой и шлюхой. А сам мне в деды годится! От него ни радости никакой, ни удовольствия. Потешится две-три минутки и валится сразу спать.
Оскар слушал и проникался жалостью к ней. И хоть не совсем понимал ее жалобы, но чувствовал, что он мужчина получше, чем старик Мак, а может, даже лучше, чем отец и те, кто сейчас в темноте рыщет по следу Джима… Маленький Джим… Маленький Джим… А вдруг его уже поймали?.. Вдруг уже вздернули на веревке и продырявили пулями?.. А он валяется в кровати с чужой женой! Но все-таки, может, и не поймали. Оскар спрыгнул с постели и начал одеваться.
— Ты точь-в-точь такой же, как все мужчины, — воскликнула она. — Получил, что хотел, и готов бежать. Небось тоже спешишь поохотиться на черномазого?
— А почему бы и нет? — спросил он, и в голосе его прозвучал сарказм. — Должны же мы, мужчины,
