Вид у мистера Майлза был самый дружелюбный. Роб глянул ему в лицо и отвернулся, затем нервно кашлянул.
— Ну, как поживают твои родители? — спросил мистер Майлз.
— Спасибо, хорошо. — Роб не будет ходить вокруг да около, он спросит прямо, чтобы сразу покончить с этим делом. К тому же, ведь они с мистером Майлзом друзья, так нечего и мямлить!
— Что тебя тревожит? Что-нибудь важное?
— Да, сэр. — Роб заговорил тише, чтобы не слыхали школьники — мальчик и девочка, вытиравшие доски в другом конце класса. — Я вот слышу, кругом говорят, что у нас в этом году опять будет вечер духовного пения.
— А что же плохого в духовном пении?
— Знаю, что ничего плохого, — запальчиво сказал Роб. Вот манера у этого мистера Майлза глядеть тебе прямо в рот, будто ты говоришь что-то необыкновенно важное!
— Ну а если так, то что тебя мучит? — спросил учитель.
— Я не против того, чтобы петь эти песни, — упрямо сказал Роб. — Я лишь против того, чтобы петь их для белых, которые приходят на наши вечера издеваться над нами. Вот о чем я говорю! Тратить столько времени на подготовку и репетиции ради кучки белых богачей!
Мистер Майлз по-прежнему улыбался, но в его тоне послышалось незнакомое Робу легкое раздражение.
— Что же, я тут ничего не могу поделать. И на твоем месте не стал бы принимать это близко к сердцу.
— А вы считаете, что это правильно? — спросил Роб, горько разочарованный. — Вы считаете, что правильно выступать перед белыми, как дяди Томы?
— Я тебе этого не сказал. Я только говорю, что я ничего не могу поделать. А чего бы ты хотел от меня? — Ричард Майлз любил этого мальчика, как сына, вернее, как младшего брата.
— Я слыхал, что вы назначены главным.
Это было его первое разногласие с мистером Майлзом; Робу стало жарко, и спазма свела желудок. Он вдруг вспомнил, что во дворе его ждет не дождется Айда Мэй; ребята-старшеклассники, наверное, к ней пристают… А она все-таки ждет его.
— Ну, хорошо, допустим, что это так. Если я откажусь, назначат другого учителя. А как бы ты хотел, чтобы я поступил? — В голосе мистера Майлза Робу послышались какие-то новые, жесткие нотки.
— Ну и пускай другого назначают, — настаивал Роб, — только не вас! Потому что это будет удар для всех в городе. Все думают — вы единственный цветной в округе Кросс, который никогда, ни в каком случае не согласится быть дядей Томом у белых!
— А что, разве негры в вашем городе не любят вечера песни? — спросил учитель. Директор, мистер Блэйк, говорил ему, что негры любят петь духовные песни перед белыми. «Беда с вами, Майлз, — сказал он, — что вы не понимаете психологию нашей южной негритянской бедноты!»
— Конечно, не любят! — воскликнул Роб. — Особенно школьники! За что, вы думаете, мы не любили мистера Малберри? Вы бы видели этих белых в зале: сидят, ухмыляются, будто смотрят на обезьян в цирке.
Майлз глянул на Робба, подумал о Бруклине за сотни миль отсюда и вдруг увидел умершую Хэнк Сондерс, а потом Лори и Джо Янгблада. Он вгляделся пристально в лицо сидящего перед ним мальчика: до чего же он становится красив, будет первым красавцем в округе Кросс; большой, не по годам серьезный, растет во всех смыслах. И постепенно избавляется от своей застенчивости.
— Пока мы сами помогаем белым считать нас обезьянами, так и будет это продолжаться. Никак не пойму вас, мистер Майлз, никогда бы не поверил, что вы согласитесь этим заниматься! Я вовсе не против духовных песен, но я против того, как нас заставляют их петь белые! Неужели вы не понимаете, что я хочу сказать?
— Конечно, понимаю!
— Тогда, пожалуйста, мистер Майлз, откажитесь от этого дела. Ведь вас столько людей считают для себя образцом!
— Я подумаю, как лучше поступить, — неуверенно сказал Ричард, отлично сознавая, что ничего не сумеет изменить. Если он откажется, как того хочет роб, его не оставят здесь на будущий год. Он сможет уволиться по собственному желанию и вернуться домой в Бруклин, а если сам этого не сделает, его все равно уволят.
Мальчик не стал ждать больше ни секунды. В ответе Майлза он почуял другое: «Обещаю тебе, что этот вечер песни не состоится». И он сказал:
— Ну так, сэр. Я пошел.
Ричард Майлз хотел вернуть Роба и признаться ему, что сам не знает, как ему быть, но раздумал. Он выждал, пока дежурные кончили убирать класс, и лишь потом вышел на улицу, вскочил в автобус и поехал в центр. Через площадь прошел к почтамту. До сих пор он никак не мог привыкнуть к Кроссроудзу и, казалось, никогда не привыкнет. Все здесь расхаживали так, точно уже находились за жемчужными вратами, где улицы вымощены золотом, а реки текут медом и жизнь такая мирная, приятная и красивая, что беспокоиться не о чем и спешить некуда — ни цветным, ни белым. Так называемые культурные южане разговаривали вполголоса, неторопливо и нестерпимо сладко. «У нас между неграми и белыми отношения изумительные!» Последнее слово повисало в воздухе мягко и как бы вопросительно. Даже Ричард по временам начинал верить, что отношения эти добрые, мирные и что в самом деле нет недовольства и никаких трений между теми и другими.
Окончив свои дела на почте, Ричард пошел обратно той же дорогой через площадь. На углу стояли Двое белых. Они враждебно поглядели на него, а один из них с презрением сказал, чтобы Ричард слышал: «Из Нью-Йорка…» В Плезант-гроуве он всегда чувствовал себя спокойно, потому что был там среди своих. Но стоило ему попасть в центр города по какому-нибудь делу, и он сразу же оказывался в чужой стране, ибо чувствовал, что под маской благодушия, вежливости и миролюбия притаилась гигантская змея, готовая с молниеносной быстротой броситься и смертельно ужалить. Под покровом любезных фраз: «Как поживаете, мистер Джемисон?» и «Как поживаете, Джозефус?» — тонкий слух Ричарда Майлза улавливал рев бури, поднимающейся среди мира и покоя.
Он сел в автобус и поехал обратно в негритянский район. Автобус покатил по бульвару Джефферсона Дэйвиса, мимо старинных особняков белых богачей. Прекрасный город, если судить по этому великолепному бульвару! Дальше потянулись ряды выбеленных домиков, населенных более скромными белыми жителями. Внешне Кроссроудз производил впечатление самого спокойного города на свете. По границе Плезант-гроува проходила улица Монро-террас, где жили негры побогаче. С тех пор как Майлз приехал сюда, ее успели даже замостить. Во всех домах было проведено электричество, имелись телефоны и ванные комнаты с настоящими ваннами. Здесь жили все три негритянских врача и оба дантиста, несколько почтальонов и учителей и один проводник спальных вагонов. Посредине квартала высился двухэтажный кирпичный дом с гаражом, принадлежавший редактору «Негритянской страницы» местной «Морнинг телеграм» Вильяму Робертсу — отцу Бифа. Когда Ричард Майлз только приехал в город, большинство негров с этой улицы уши ему прожужжали о том, какой колоссальный прогресс осуществлен на Юге, особенно же в Кроссроудзе. Смышленому негру надо только хорошо подготовиться и наилучшим образом применить свои знания.
Ричард сошел с автобуса и направился в самый конец улицы, где жил пастор Ледбеттер. Ему нравился пастор, как, впрочем, и почти все остальные жители Монро-террас, хотя по временам они раздражали его преувеличенным восхвалением прогресса среди негритянского населения Юга, и особенно Кроссроудза, и своими панегириками либерализму образованных и богатых белых. В беседах с Ричардом это каждый раз подчеркивалось с особым упорством, словно эти люди старались оправдаться перед ним за то, что родились на Юге и живут на Юге, И Ричард постоянно испытывал неловкость, будто он разоблачил ненадежность их положения и показал им всю эфемерность их успехов.
«Я чужой в этой среде, — думал Ричард, — выпытывающий тайны их жизни, а они стараются показывать мне лишь ее светлую сторону».
Он сидел в маленькой гостиной Ледбеттера, как нельзя лучше отражающей характер самого пастора. Все здесь было скромно, уютно и как-то по-особому приветливо. И всюду — книги, книги.
— Вот так сюрприз! — воскликнул Ледбеттер, входя в комнату. — Мой ученый столичный друг!
