Нет сомнений в том, что юный солдат очень болен. Глаза воспалены. Температура наверняка выше 39 градусов. От испуга у него даже не поворачивается голова.
– Где больней всего? Ты можешь вертеть головой туда-сюда? – обращаюсь я к нему.
– Нет, господин доктор. Больше всего болит сзади под головой.
– Та-ак, посмотрим.
Я осторожно поднимаю его рубашку, освобождая грудную клетку, и ощупываю железы: поднижнечелюстную, подъязычную, околоушные и подмышечные. Терапевт оказался прав – все они набухли и при надавливании очень болезненны.
– Хм, – буркнул я. – Ваша правда, доктор, все местные лимфатические железы набухли, отсюда и подозрения.
– Конечно!
Но лимфатические железы в области паха не набухли, вероятно, они и не болят. Чтобы убедиться в этом, я спрашиваю больного:
– Здесь болит, когда я надавливаю?
– Нет, господин доктор, внизу совсем не больно.
Теперь переходим к затылку. Кожа подвижная, но горячая; слева от средней линии в глубине прощупывается большая твердая опухоль. Хм, значит, вот в чем причина ригидности затылка. С сердца будто камень свалился. Медленно я выпрямляюсь и встаю со своего места.
– Кажется, я могу вас успокоить. Немедленно отправляйте своего пациента в операционную к вашему хирургу рассекать нарыв в области затылка.
Гной тек рекой, армия была спасена.
Грязная война
Наша автоколонна устало плетется по скользкой дороге вслед за наступающей армией. Снова и снова колеса автомобилей пробуксовывают в грязной жиже. Нас бросает из стороны в сторону. Каждую секунду образуются заторы – то и дело какой-нибудь грузовик, артиллерийское орудие или автомобиль с боеприпасами застревают в грязи и преграждают путь.
Неожиданно мы сталкиваемся с тыловыми гиенами. Вооруженный пулеметами отряд окружил деревню. Это значит, что под покровом ночи партизаны заминировали дорогу. Из-за взрывов мы теряем людей и оборудование. Жестоко и беспощадно отряды СС проводят облавы. Хватают каждого, кто не является жителем деревни и не имеет при себе документов.
Медленно Густель проезжает мимо бревенчатых домов. Вдруг мы замечаем группу эсэсовцев в плащах с автоматами и карабинами в руках. Они охраняют несколько русских мужчин, выстроенных в ряд с поднятыми вверх руками, лицом к стене. Я обращаюсь к одному эсэсовцу:
– Что здесь происходит? Кто эти люди?
– Партизанские свиньи, – раздается в ответ, – сейчас мы их уложим.
И парень ухмыляется так, словно все это доставляет ему удовольствие. К горлу подкатил комок. Я тороплю Густеля ехать подальше отсюда. Бледный как мертвец, он старается держать себя в руках.
Русская война становится страшной. Нас всех гнетет ужас, но каждый остается наедине со своими мыслями, одинокий и покинутый. Чувство отвращения переполняет душу. Нам стыдно.
После бесконечной поездки наконец-то добираемся до стометрового моста через реку Шелонь под Сольца-ми. На мосту образовалась пробка. Приходится ждать. Все вытянулись в ряд.
Город Сольцы живописно расположился на берегу реки – типичный российский гарнизонный городок. Неподалеку находится аэродром с огромными ангарами, казармами, административными зданиями. Тут же кинотеатр и другие постройки, идеально подходящие для размещения военных госпиталей. Здесь можно принимать раненых из северных районов сражений, из Новгорода, а также с востока и юга, из-под Старой Руссы. Аэродром приводят в порядок: наши летчики его изрядно подпортили. По краям летного поля можно видеть множество разрушенных русских самолетов: бомбардировщиков, истребителей и других машин – настоящее кладбище.
Наш новый лагерь располагается почти в десяти километрах к востоку от города, в небольшом лесу на берегу Шелони. Мы сворачиваем в Борки. Машина останавливается перед настоящей огромной дачей. Раньше здесь, по-видимому, находился детский сад. Вокруг здания теснятся домики, которые подойдут в качестве лабораторий для патологоанатомов. Я поселяюсь в одной комнате с язвой Форстером. Самую большую комнату командир нашей медико-санитарной дивизии отводит под клуб.
Идиллический уголок земли эти Борки. Если, выйдя из дома, пройти несколько шагов по направлению к Шелони, окажешься на краю высокого обрыва. Над головой – огромные древние сосны. Далеко внизу сверкает зеркальная гладь реки, которая медленно и величественно несет свои воды. На том берегу видны избушки небольшой деревеньки. Они так гармонично вписываются в ландшафт, что еще более мелкие рыбацкие хижины, расположившиеся на склоне, почти сливаются с землей.
Впереди на линии фронта идет ожесточенное сражение за Старую Руссу, знаменитый курорт на озере Ильмень, где жил Достоевский и где он написал свой роман «Идиот».
Аллея повешенных
Впервые въезжаем в Старую Руссу спустя два дня после взятия города. Пасмурная, промозглая погода, город производит унылое впечатление. Дождь насквозь пропитывает землю, делая ее рыхлой. Неприятно, холод пронизывает до костей, знобит. Сточные канавы переполнены водой. Малейшие углубления на дороге наливаются огромными лужами.
Вдоль южного берега озера Ильмень дорога тянется прямой полосой и сворачивает только у небольшой деревеньки Коростынь, расположенной на высоком холме. Оттуда взор устремляется в бесконечную даль, уходящую за горизонт над поверхностью озера, вода которого во время шторма приобретает странный коричневый оттенок, видимо, из-за того, что со дна поднимается ил.
В Коростыни находятся развалины дворца великой императрицы Екатерины II, которая часто бывала в Старой Руссе.
Наконец, показались башенки и купола церквей. Над развалинами города еще витают облака дыма. Чем ближе к нему, тем сильнее нас охватывает чувство тревоги и неопределенности. Всем известно, какими тяжелыми были бои за Старую Руссу. В конце концов наша машина при въезде в город попадает в пробку, так как главный мост через реку Полисть, где пролегает трасса, разрушен, а прямой доступ к городу заблокирован. Приходится ждать, пока не освободится какая-нибудь лазейка. Наконец нам удается проскочить вслед за тяжелым, нагруженным артиллерийскими боеприпасами грузовиком и достичь другого берега. На первой скорости машина взбирается по скользкому склону, кто-то подталкивает нас сзади. Мы выезжаем на главную улицу, ведущую к старому рынку с низкими аркадами, магазинчиками и трактирами. Каким-то чудом по воле судьбы эта рыночная площадь уцелела. Она напоминает о Древней Руси. На площади в пестром беспорядке сгрудились автомобили и всякого рода прочий транспорт. Многие крестьяне в поисках укрытия бежали в город. На другом берегу Полисти виднеется причудливая башенка церкви, отражающаяся в воде со всеми своими куполами. Церковь частично разрушена, красные разграбили ее и превратили в этнографический музей примитивного искусства. Символ культуры.
Осторожно мы едем по главной улице – аллее. Здесь санитарная часть организовала дивизионный медпункт. Внезапно чувство страха перед неопределенностью воплощается самым ужасным образом.
На одном из перекрестков я невольно поднимаю глаза. На балконе дома в разодранных в клочья лохмотьях болтаются тела троих повешенных. Густель тоже заметил их. Судорожно вцепившись в руль, он продолжает вести машину. Отвратительная картина преследует нас по пятам. На каждом фонарном столбе мы обнаруживаем новых повешенных, со свернутой набок головой, с выпавшим языком. На нас смотрят сине-серые лица с остекленевшими глазами, устремленными в пустоту.
Я приказываю остановиться, подзываю фельдфебеля и спрашиваю:
– Что здесь произошло? Какой ужас!
– Господин капитан, – рапортует он, – акт возмездия. Все они преступники. Их выпустили из тюрем и ради устрашения вчера публично повесили вместо заложников.
– Да, но за что? – беспомощно пробормотал я.
По словам фельдфебеля, в одном здании разместили большой отряд молодых ребят из трудовой армии, которые едва успели приехать сюда на велосипедах со своими лопатами и карабинами.
– Как только они расположились, – продолжает свой рассказ фельдфебель, – весь дом взлетел на
