– Где мои господа офицеры?!
– Ваших врачей я отправил спать, – отвечаю спокойно я, – они слишком устали и должны отдохнуть. Мы еще не знаем, что произойдет сегодня ночью.
– Неслыханно! Я не позволю вам отбирать у меня право отпускать всех из-за стола.
– Вы заблуждаетесь, господин майор. Если начальник засыпает в клубе за столом и тем самым, в военном смысле, так сказать, выбывает из рядов, то командование автоматически переходит к офицеру, старшему по чину. Это ясно. В данном случае им оказался я. Поэтому я и отпустил всех, им необходим сон и отдых. Это тоже ясно!
– Я, – закряхтел он, – я расцениваю это как посягательство на мои права начальника. Я буду на вас жаловаться!
– Этого, господин майор, – замечаю я равнодушно, – вам запретить никто не может. Однако, полагаю, преимущество будет не на вашей стороне. Вы нарушили первейший военный принцип. Он гласит: солдат должен быть здоров, и обязанность начальника – заботиться об этом.
Я медленно поднимаюсь со своего места и любезно добавляю:
– А теперь, господин майор, и я, в свою очередь, с вашего любезного позволения хотел бы удалиться и одновременно поблагодарить вас за милую квартиру и гостеприимный прием. Уже на рассвете я отправлюсь дальше, и кто знает, представится ли мне еще раз такая честь – встретиться с вами.
Он беспомощно стоит передо мной, не находя слов. Монокль вываливается у него из глаза. Я отдаю честь, низко кланяюсь и отправляюсь к себе.
Утром следующего дня на обратном пути в Борки нам снова приходится проезжать по аллее повешенных. От чудовищного зрелища становится жутко. Миновав переправу через Полисть, мы вздыхаем с облегчением.
За раненых нужно просить
Наши дивизии наступают на востоке и юго-востоке. Ведущая танковая дивизия продвинулась на 120 километров от Холма, захватила важнейший населенный пункт Молвостицы и уже должна стоять перед Демянском. Три дивизии продвигаются через Ловать к Поле и вдоль реки к Демянску. Таким образом снова образуется зона окружения. Возникают два кольца – на юге и на севере.
Теперь совершенно ясно, что Старая Русса станет важнейшим центром по оказанию помощи раненым. Расположившиеся там лазареты должны сняться с места и следовать за своими дивизиями. Надо приближаться к линии фронта, где идут бои. Главный врач, принимая во внимание эту ситуацию, вызвал военный госпиталь, который должен обосноваться в Старой Руссе. Поскольку я нахожусь в глубоком тылу в Борках, я предлагаю главнокомандующему направить меня в Старую Руссу. Он соглашается.
Как всегда, меня отвозит Густель. Он сильно исхудал, правда, в конце концов, мы все такие. Прямая, как стрела, дорога пока еще в хорошем состоянии. На повороте под Коростынью мы останавливаемся, чтобы вдоволь насладиться удивительным видом, открывающимся на озеро Ильмень. На какое-то мгновение солнце прорывается сквозь низко нависшие тучи. Свежий ветерок колышет сверкающую зеркальную гладь воды. За расплывающимся в тумане горизонтом совсем не видно противоположного берега. Белоснежная пена танцует на гребнях волн, взволнованная вода оживленно пенится у берегового склона, края озера окрасились коричневым цветом. Рыбацкие лодки покачиваются на волнах, рыбаки свернули паруса и спокойно плывут, отдавшись воле волн.
Чтобы не встречаться с начальником Кнорре, я располагаюсь в местном лазарете Старой Руссы.
Здесь главная проблема – особый тип ранений. Русские заложили на главной дороге, а также без разбора на всей территории бессчетное количество фугасов самой примитивной конструкции, в форме деревянных тарелок. Теперь к нам поступают раненые с ужасными повреждениями ног. В одной только Старой Руссе в лазаретах я обнаруживаю двадцать пять таких несчастных. Зачастую ткани настолько разорваны, а кости до такой степени раздроблены, что лечение одно – ампутация. Также чрезвычайно велика опасность газовой гангрены. Троим раненым приходится ампутировать сразу обе ноги.
В тот же день я успеваю посетить еще один госпиталь. Он должен переезжать в Парфино на реке Ловать и напрасно ожидает, что ему на смену приедет отделение военного госпиталя.
Ничего не подозревая, захожу в операционную – и что я вижу? Нет, не верю собственным глазам, неужели это возможно! Невысокий подтянутый человек с умным взглядом, который, стоя у головы пациента, оперирует поврежденный глаз, не кто иной, как полковник доктор Криглер. Ошеломленный, я восклицаю:
– Господин полковник, неужели вы оперируете?
– Ясное дело, как же иначе, – кратко отвечает он и удивленно смотрит на меня, – почему же нет?
– Достойно всеобщего внимания!
– Да в чем дело, профессор?
– Чтобы высокопоставленный офицер медико-санитарной службы еще и за нож брался – такого я пока не видел!
– Послушайте-ка, – с уверенностью начинает он, – я ученик Франца (знаменитого военного хирурга и инспектора медико-санитарной службы), и, как начальник медицинского корпуса и врач-офтальмолог, я не позволю лишать меня права оперировать поврежденные глаза.
Замечательный пример! Большинство офицеров медицинской службы тратят свои силы, ведя изнурительную бумажную войну в администрации, совершенно пренебрегая обязанностями врача. Медицинское руководство становится все более похожим на предпринимателей, занятых транспортировкой больных.
– Могу я поговорить с вами, господин полковник? – прошу я его.
– Конечно! Я почти закончил.
После операции мы долгое время беседуем в соседней комнате. Он передает мне точные сведения о новом расположении дивизионных медпунктов и полевых госпиталей своего корпуса. Я со своей стороны сообщаю о самых серьезных из допущенных ошибок.
Доктор Криглер не боится говорить откровенно и выходит из себя, когда мы начинаем обсуждать некоторые неприятные вопросы, среди которых упавшая за время этой войны репутация врачей и всего медицинского обслуживания по сравнению с опытом Первой мировой войны. Звучат резкие слова.
– Повсюду нужно ходить и просить за раненых, профессор, – с горечью в голосе восклицает он. – А если проявить настойчивость и требовать, то добьешься еще меньшего или вообще ничего. Машины с боеприпасами, конечно, намного важнее, чем транспорт для перевозки раненых. Черт бы их побрал!
Мы утопаем в грязи
Нужно посетить два медпункта расположенных здесь дивизий. В одном из них работает молодой врач с известной фамилией Кусмауль.
Мы надеемся, что за Ловатью дорожные условия будут лучше, и глубоко заблуждаемся. Дороги, напротив, становятся все хуже, грязная жижа все более вязкой, колеи и выбоины глубже. Путь совершенно размок, дороги настолько истоптаны колоннами, что порой мы даже не знаем, где ехать. Долгие часы проходят в длительных остановках. Снова и снова путь преграждают застрявшие машины.
Все-таки мы добираемся по крайней мере до одного из дивизионных медпунктов. Здесь все налажено. Доктора рассказывают, что впереди на наши позиции напали разъяренные казаки верхом на лошадях. Сущее безумие! Конечно, их всех расстреляли. Нам показывают трофеи – изогнутые казацкие сабли.
Несмотря на трудности, мы пытаемся пробраться дальше и в конце концов оказываемся в ольшанике, через который по просеке пробирались наши дивизии. На этом путешествие закончилось. Эта превратившаяся в сплошную грязную жижу глубиной по горло просека оказывается для нас непреодолимым препятствием.
– Хватит, довольно! – кричу я Густелю. – Тормози и разворачивайся, только осторожно!
Колеса соскальзывают. Машина не хочет двигаться с места, приходится подкладывать ветки.
Вдруг, в это просто невозможно поверить, откуда ни возьмись, появляется небольшой автомобиль. И быстро подлетает к нам. Открытый автомобиль марки «Фольксваген». Водитель довольно посвистывает,
