несколько километров после села Кобылкино и происходит непредвиденный случай! Небольшой отрезок пути нам приходится ползти по бревенчатому настилу, сделанному еще русскими. Из-за того, что по нему непрерывно проезжают тяжелые машины, он частично развалился и покрылся грязью. Как всегда, я сижу рядом с Густелем в открытом кабриолете.
Внезапно нас бешено встряхнуло, я чувствую, как что-то тяжелое ударяет меня прямо под ложечку и чуть не выталкивает из автомобиля через заднее сиденье. Я судорожно пытаюсь за что-нибудь ухватиться. Густель изо всех сил жмет на тормоза. Что-то упирается мне в желудок. В глазах темнеет, я падаю как подкошенный и теряю сознание.
Понемногу придя в себя, все еще не решаясь открыть глаза от слабости и тошноты, я чувствую, как кто-то отчаянно трясет меня за плечи и, не переставая, кричит:
– Господин капитан, господин капитан, вы живы?
Постепенно узнаю голос Густеля. Что это с ним? У него так странно дрожит голос.
– Густель, что стряслось? У меня живот болит, мне ужасно дурно…
Полностью придя в себя, я вдруг вижу, что произошло. Прямо у моего живота торчит расколовшееся бревно с острыми краями, на форму капает мутная вода, смешанная с кислотой из пробитого аккумулятора. Этот ствол чуть не пронзил меня насквозь. Да еще грязь и кислота… Отвратительно!
Иногда довольно неприятно быть хирургом. Буквально за доли секунды в моем воображении разыгрывается настоящая драма: я вижу, как я – хирург – стою в операционной и одновременно с этим на столе лежит обнаженный капитан Киллиан с разорванными кишками. Кожный покров брюшной области разодран в клочья – зашить невозможно. Я вижу, что мои такие чистые и прекрасные кишки полностью пропитались грязью и кислотой, придя в полную негодность. Я стою, уставясь на огромную дыру в желудке. В брюшной полости грязь смешивается с кровью. Я поднимаю вверх кишки, молча осматриваю их, затем, беспомощно махнув рукой, произношу: «Что тут можно сделать? Унесите его!»
Солдаты, находившиеся поблизости, слышали треск и видели, как наш автомобиль налетел на огромное бревно. Они подбегают и помогают Густелю вызволить меня из «заточения», вытащить из щели между бревном и сиденьем. У меня самого на это не хватает сил. Мундир снова и снова цепляется за что-то.
– Чуть было не отправился на тот свет, Густель, слышишь? Прямое попадание в живот и – конец… А? Но кажется, ничего страшного не произошло. Внутренности вроде бы не повреждены.
Опять живот, ругаюсь я про себя. В 1918 году меня зацепило в живот, осколок гранаты длиною семь сантиметров попал в левый бок. Двухслойная кожа моей портупеи смягчила удар, так что я отделался лишь легким ранением да тяжелым шоком.
– Давай посмотрим, что тут такое. Густель, пойдем помоги мне!
Мы задираем мундир, немного спускаем брюки. Ни единой капли крови, только тупой ушиб, можно сказать, проверка на прочность.
– Не так уж плохо, я чувствую себя довольно сносно. Но что с нашим драндулетом, дружище? Иди взгляни.
Повреждение не очень серьезное, мотор уцелел. По счастливой случайности у машины есть запасной аккумулятор. Несколько солдат помогают для начала хотя бы убрать бревно. Стоя в грязной жиже, они пытаются оттащить машину. Густель помогает, сидя за рулем. Однако злосчастное бревно крепко засело и не хочет сдвигаться с места. Решили прицепить автомобиль стальным тросом к подъехавшему сзади грузовику. Моторы ревут, водитель дает задний ход, отжимает сцепление, давит на газ, и несколькими рывками, в конце концов, удается снять машину с бревна. Присев без сил на обочину дороги, я снова смотрю на страшный кол. Простая жердь диаметром десять – пятнадцать сантиметров и длиною более двух метров. Не говоря уж о травматическом шоке, это бревнышко запросто могло продырявить меня. Все в руках Божьих.
Я оправляюсь от потрясения на удивление быстро. Тошнота проходит. Мы раздумываем о том, как нам ехать дальше. Поскольку стартер больше не работает, приходится заводиться с разбегу: нас подталкивают сзади. Генератор исправен, мотор заводится. Теперь он ни в коем случае не должен снова заглохнуть, иначе мы так и останемся стоять посреди дороги.
Об осмотре санитарных частей и полевых госпиталей даже речи не идет. Мы рады и тому, что добрались до полевого лазарета одной из наших дивизий. Здесь можно отдохнуть и отлежаться. Такой сильный удар в живот может и без внешних повреждений привести к опасным последствиям.
На ночь остаемся в лазарете. Утром следующего дня я полностью восстановился, все позади.
Жалкая процессия
Густель раздобыл и поставил на автомобиль другой аккумулятор вместо нашего, пробитого колом. Машина снова на ходу.
С утра мы едем довольно быстро, затем опять начинаются дорожные муки. Дороги совершенно запружены и расплылись от грязи, да еще артиллерия здорово обстреляла маршрут наступления. Воронки от разорвавшихся снарядов, глубина которых никому не известна, до краев наполнены грязной жижей. Нужно ехать не спеша и все время быть начеку, чтобы не влететь в такую.
Внезапно впереди мы замечаем группу людей, сгрудившихся вокруг одной мутной воронки. Среди них происходит какая-то возня, они ворчат и ругаются. Густель останавливается. Перед воронкой в грязи лежит опрокинувшийся автомобиль.
До смерти изнуренная и измученная лошадь поскользнулась и упала в огромную яму, запутавшись в упряжи и подпруге. Возможно, у животного даже сломана нога. Солдаты что есть мочи тянут за канаты и уздечки. Изможденная кобыла тоже время от времени прилагает усилия, чтобы выбраться наверх. Ей это не удается. Люди судорожно стараются удержать ее голову над водой. Животное явно выбивается из сил. Изо всей мочи, кряхтя и упираясь, солдаты стараются вытащить бедное создание. Мы тоже помогаем как можем. Кто-то кричит, что нужны длинные канаты, кто-то предлагает жерди. Мы хотим попытаться протащить под животом кобылы ремень, но силы покидают несчастное животное. Наконец, она в последний раз с жутким воплем встает на дыбы, после чего мышцы сводит судорогами, голова беспомощно падает в грязь и исчезает. Мы безмолвно стоим над ее могилой. Никто не решается заговорить, будто поперек горла застрял ком.
У кого-то на глаза наворачиваются слезы. Солдаты обозначают огромную воронку ветвями деревьев, чтобы, по крайней мере, другие не попали туда же.
Вдоль речки Полы машина едет по узенькой дорожке сквозь березово-ольховую рощу. Листья на деревьях уже пожелтели и падают на землю. Весь лес сияет.
Вдруг навстречу нам выходит странная процессия. Серая масса движется прямо на нас. Впереди всех, посвистывая, верхом на муле скачет человек с карабином через плечо. Ноги у него свисают почти до земли. Густель сразу же останавливается. То, что к нам приближается, оказывается стадом военнопленных русских. Да, именно стадом – по-другому это невозможно назвать. Поголовье насчитывает примерно двадцать тысяч. Их захватили во время последнего окружения. Огромная масса людей, плетущихся по узкой дороге сквозь березы и ольшаник, подходит все ближе. Они идут со скоростью не больше двух километров в час, непоколебимые и молчаливые, безвольно переставляя ноги, как животные. Иногда слышатся окрики полицейских, то там, то здесь раздаются предупредительные выстрелы, чтобы внести в ряды порядок. На двадцать тысяч пленных всего лишь восемь человек охраны. Никто не убегает, все держатся стада. Жуткая процессия, состоящая из привидений всех возрастов, проходит мимо нас. Некоторые обриты наголо и без шапок, у других на голове меховые шапки-ушанки. У многих на теле лишь униформа, некоторые – в длинных русских шинелях. Все без оружия. Встречаются среди них и старики с длинной бородой.
Густель включает первую скорость и наконец-то медленно трогается с места. Мы едем прямо сквозь эту процессию. Людская масса разделяется, подобно грязно-серому потоку с двух сторон омывает наш автомобиль и снова сливается позади нас. Едва ли кто-то из них смотрит на нас. Мы замечаем, как какой-то изнуренный человек, покачнувшись, падает на землю. Тотчас же на него набрасываются остальные и обступают его, начинается шум и гам, споры и ссоры. В чем дело? Нам не видно, что там происходит.
Некоторые русские отделяются от общей массы, бегут в лес, разыскивают там какие-то коренья и растения, доверху набивают ими свои карманы и снова бегут обратно, пока не подоспели охранники. Никто
