тянет меня вперед. Что мы там обнаружим?
После многочасовой поездки наконец-то добираемся до Чудова, важнейшей базы медицинской службы на всем северном фронте. Над городом полыхает пожар. Темные клубы дыма застилают сумрачное небо. Автомобиль медленно въезжает на территорию этого населенного пункта. Перед госпиталем собралась угрожающая толпа. Мы не можем проехать, все дороги в ближайшем окружении запружены. Пожар вспыхнул в соседнем госпитале, который только-только обустроился. Просто невосполнимая потеря при таком морозе. По крайней мере, удалось вынести раненых, только сейчас они лежат и стоят прямо на улице.
И это еще не все. Перед крыльцом лазарета теснится бессчетное количество саней. На них лежат солдаты, плотно закутанные в одеяла, они не могут идти. Едва ли среди них есть раненые, все обморожены. Между санями стараются протиснуться мужчины с туго перевязанными руками. Повязки пропитаны грязью. Люди обморозили себе руки, они уже не могут себе помочь. Для них ищут места в соседних домах, но прежде чем их разместят там, придется подождать. С трудом я проталкиваюсь через эту толпу и вламываюсь в ворота. Повсюду лежат раненые и люди с обмороженными ногами. Мне приходится перешагивать через них, чтобы попасть в бревенчатую избу. Приоткрывается дверь, ведущая в темный коридор. Распахнуть ее невозможно – перед ней лежат и стоят люди. Начальник с трудом протискивается в коридор через щель. Он обескураженно смотрит на меня и, узнав, взволнованно кричит:
– Поглядите, профессор! Сплошные обморожения за последние две ночи. В лазарете у нас до семидесяти – восьмидесяти процентов обмороженных. Просто невообразимо, что здесь творится.
– Передайте как можно скорее своему дивизионному врачу, – кричу я ему в ответ, – пусть в Чудово немедленно выезжают другие подразделения медицинской службы. Где ваша приемная?
– Там!
– Я останусь здесь, – кричу я ему вслед, – хочу осмотреть больных.
Сквозь массу безмолвных или глухо стонущих людей я пробираюсь к двери, ведущей в приемную. Легкие раны перевязывают прямо здесь, и пациенты отправляются дальше, тяжелые случаи отделяют и оставляют. Помещение переполнено, но оно хотя бы очень большое – настоящий зал. Здесь находятся все врачи лазарета, они помогают осматривать и перевязывать раненых. В данный момент никто не оперирует. Я прошу выдать мне белый халат. Какой-то санитар помогает осматривать одного человека за другим. Разве кто-нибудь в мирное время сталкивался с такими тяжелыми обморожениями? Никто! Да, конечно, иногда холод причинял некоторый вред. Как правило, повреждения были незначительными, и никто особо не беспокоился. Но сейчас – сейчас приходится задуматься.
Санитары снимают с пациентов повязки. Их просто разрезают. Многие пациенты лежат на носилках, поскольку количество случаев обморожения ног намного превышает обморожения рук или вообще таких частей тела, как уши, щеки, нос. Я всех осматриваю. Мне надо учиться, учиться, учиться.
Передо мной лежит солдат. Очевидно, он испытывает мучительную боль. Лицо перекосилось, но он не жалуется.
– Что с тобой, приятель? – спрашиваю я его. – Расскажи-ка, как все произошло? Разве ты не чувствовал, что у тебя постепенно немеют пальцы и стопы?
– Нет, господин капитан, – отвечает он, – то, что ноги похолодели, мы, конечно, заметили, но затем это ощущение совсем пропало. Никто из нас не почувствовал, что обморозился. Ведь всю ночь напролет наступали русские, шли массами. Мы пролежали в снежных окопах до следующего дня. Продовольствие не подъезжало. Только прошлой ночью мы добрались до какого-то двора и сумели немного отогреться. Своих ног я совсем не ощущал. В тепле они начали болеть все сильнее и сильнее и отекать. Я попробовал разуться, но не смог, настолько отекли ноги. Товарищам пришлось разрезать сапоги.
– Как выглядели твои ноги? Ты можешь описать?
– Они были такими серо-синими, – сказал он, – все в волдырях, которые лопались. Один санитар перевязал нас и отвез сюда. По пути мы страшно замерзли, господин капитан. На холоде боли немного стихли, но сейчас, в тепле, они снова усилились и становятся все сильнее и сильнее. Едва выношу.
Мои мысли лихорадочно скачут. В конце концов, ни один человек здесь не знает, что такое обморожение. Нам не известна тайна воздействия холода. Я продолжаю задавать вопросы:
– Скажи-ка, в избе вы грели ноги в воде или нет? Санитар делал что-нибудь с ногами? Вы ведь зашли в помещение прямо с улицы, значит, с ледяными ногами. Что делал санитар?
– Да, господин капитан, об этом я и забыл. Он отогревал наши ноги в теплой воде. Некоторые хотели обработать ноги снегом, чтобы возобновить приток крови, но он попробовал это сделать теплой водой.
– Так, так, значит, он отогревал их в теплой воде.
Правильно он поступил или нет? Мы все блуждаем в потемках. Судьба отмороженных конечностей решается на линии фронта, далеко впереди. Мы получаем уже оттаявшие конечности в чрезвычайно опухшем состоянии, со всеми признаками отморожения. Волдыри увлажняются, многие гноятся. Люди поступают к нам слишком поздно. Это мое первое непосредственное впечатление. Обмороженные солдаты бесконечной чередой проходят через наши руки. К вечеру мы уже знаем, что особенно чувствительны к холоду определенные участки конечностей и что образуются типичные границы отморожения. Часто это всего лишь один палец ноги, особенно уязвимы большой палец и мизинец. Иногда видно, что бледно-синими или даже темными стали все пальцы и предплюсна, им грозит отмирание. В некоторых случаях повреждены подушечки пальцев ног, внешние края стопы, иногда наблюдаются тяжелые повреждения всей стопы полностью или голени.
Вот передо мной стоит совсем юный солдат с обмороженными, оплывшими руками. Пареньку едва ли исполнилось 17 лет. Он тихонько хнычет, по щекам текут слезы.
– Что с тобой?
– Я отморозил себе руки.
Мы удалили повязку и отпрянули в ужасе. То, что мы видим, напоминает опухшие обезьяньи лапы, с которых клочьями свисает кожа.
– И как же это получилось?
– Господин капитан, я отморозил себе руки, в основном пальцы, во время сражения. Лейтенант отправил меня к санитару, тот сделал перевязку, а потом я снова вернулся на свою позицию.
– Да, но зачем же ты полез обратно в окоп? Почему санитар не отправил тебя в тыл?
Какое-то мгновение он медлит с ответом.
– Лейтенант сказал: возвращайся назад, люди здесь на исходе. Тогда я еще раз отморозил себе руки, вот они и стали такими, господин капитан.
То, что мы здесь видим и слышим, просто ошеломляет.
Теперь к нам подходит человек с перевязанной головой. Очевидно, он отморозил себе уши, они стали бесформенными и оттопыриваются, как у слона, настолько отекли. Кроме того, он отморозил себе губы, даже кончик языка, но это не сильно бросается в глаза. Над ушами видны обморожения в височной области.
– Давайте рассказывайте, что произошло? Откуда такие повреждения?
– Это от стального шлема, господин капитан. Шлем у меня сидит слишком низко, металл соприкасается с кожей головы, как раз эти места и замерзли!
Во время работы ко мне обращается один коллега:
– Господин профессор, подойдите, пожалуйста, сюда. Тут нечто серьезное.
В соседней комнате на носилках лежат несколько человек. У всех новые гипсовые повязки, которые были разрезаны.
– Что здесь стряслось? – спрашиваю я молодого обер-лейтенанта, который привел меня сюда.
– В общем-то ничего особенного. Вот у этого был простой перелом лодыжки, в главном перевязочном пункте его загипсовали. У другого – стреляное ранение икры, рана довольно безобидная. Всех загипсовали позавчера и той же ночью на санях перевезли сюда. В пути у них возникли невыносимые боли. Поэтому я тут же приказал снять гипс.
С этими словами коллега наклоняется и снимает разрезанный гипс, чтобы можно было видеть ноги. Страшное зрелище. Конечности полностью окрасились серо-синим цветом, покрылись пузырями, они абсолютно ледяные, кровь не циркулирует. Несомненно, они в состоянии отмирания.
С наилучшими намерениями доктор на передовой, загипсовав конечности, обеспечил им полный покой,
