но отправил людей в дорогу по морозу с влажными гипсовыми повязками. Гипс заледенел, и в этом ледяном панцире ногам пришел конец. Ни у кого не хватает мужества, чтобы сказать солдатам правду. Ампутировать, конечно, только ампутировать, что еще тут можно сделать?
Несколько часов мы продолжаем работать. Среди огромного количества обморожений нам встречается довольно неординарный случай: сняв покрывало и оглядев лежащего на боку человека, мы лишаемся дара речи. И снова, как всегда, я спрашиваю:
– Ну, молодой человек, как такое стало возможно?
– Мы очень долго сидели на танках, как сопровождающая пехота, – произнес он в ответ.
В результате обморожения у него возникли глубокие некрозы не только в ягодичной области по обеим сторонам над седалищными костями, от холода отморозилась вся промежность и половой член.
За две последние ночи в результате обморожений в некоторых полках на линии фронта выбыло из строя от 60 до 70 процентов солдат. По счастливой случайности многие случаи обморожения конечностей относительно легкие, так что мы можем сразу же отпустить этих пациентов.
Тихвин снова проигран. Русские резко продвигаются вперед, бросив в бой свою хорошо вооруженную зимнюю армию. Видимо, они захватили всю Тихвинскую гряду. Теперь возникает вопрос, долго ли еще продержится северная линия фронта вдоль Волхова.
В Чудове находится самый важный на северном фронте пункт приема раненых. Там работают люди из одной медицинской роты во главе с младшими лейтенантами. Я не могу себе представить, каким образом этот приемный пункт справляется с огромным потоком пациентов. Поэтому на следующее утро отправляюсь туда лично и попадаю в страшное столпотворение. Отвожу в сторону одного из молодых докторов и спрашиваю, что здесь происходит.
В его словах звучит жалоба:
– Мы уж не знаем, что и делать, господин профессор. Не можете ли вы нам помочь? Вдвоем за 12 дней мы оказали помощь 6271 солдату, в основном с обморожениями. Людей с гнойными повязками, которые не меняют по семь дней, нам приходится просто отправлять дальше, потому что мы не можем оставлять их здесь, у нас нет времени, чтобы перевязать их. Раненых с переломами берцовых костей иногда привозят прямо с линии фронта без оказания первой медицинской помощи. Мы успеваем лишь накладывать шины, а затем вынуждены сразу же бросить их, так как беспрерывно подвозят новых раненых.
Какое свинство! Я тотчас же бегу к начальнику полка, описываю ситуацию и требую подкрепления для пункта приема раненых в Чудове. Он осознает, что положение критическое, и отправляет телефонограмму главному врачу армии.
И что же происходит после этого? Обоих выбившихся из сил врачей наказывают за уклонение от служебных обязанностей из-за того, что они сообщили мне о сложившемся критическом положении! Несомненно, для окончательной победы фюрера это крайне необходимо…
На стыке армий
Мой путь лежит в Любань, неподалеку от Царского Села, где проходит северная граница между двумя армиями рейха. Там расположены два полевых госпиталя, по одному от каждой армии. К ним поступают раненые со Шлиссельбургского фронта и с Тихвинской гряды. Они превосходно работают вместе.
Едва мы, окоченев от мороза, добрались до полевого госпиталя, как тут же на санях подвозят новую партию раненых. Почти все с обморожениями. Некоторые дополнительно отморозили себе конечности из-за жестких повязок и плохой циркуляции крови. Болевой шок и потеря крови способствуют быстрому обморожению: чрезвычайно важное наблюдение.
Нам просто необходимо обогревать санитарные машины и железнодорожные вагоны, в которых перевозят раненых, но как? Еще сложнее утеплить сани. Кажется, придется организовать станции отогрева – перевалочные пункты, где раненые будут согреваться. Ничего другого не остается.
Мы сразу же начинаем оказывать помощь солдатам, проработав до глубокой ночи.
Некоторое время я наблюдаю за одним молодым хирургом, лишь недавно прибывшим на фронт: он обрабатывает пулевое ранение предплечья. Иссекает края раны в местах входа и выхода пули, удаляет некоторые части омертвевших тканей и закладывает в рану кусок марли. Когда он уже собирается взяться за шину, я наконец вмешиваюсь. Мне не хочется поучать его, рассказывая об опасности его действий, пусть сам поймет.
– Постойте! Эту рану я должен обработать еще раз. Пожалуйста, ассистируйте мне.
Он взглянул на меня с удивлением, ведь он полагал, что все сделал наилучшим образом и можно уже заканчивать. Я быстро привожу себя в порядок, беру скальпель и широко разрезаю рану. Молодой хирург должен раздвинуть края раны и мышцы, чтобы можно было заглянуть внутрь.
– Давайте осмотрим канал, по которому прошла пуля!
Держа в руке зажим, я проникаю в глубь канала и один за другим очень осторожно извлекаю разнообразные предметы: три металлических осколка, небольшую щепку, кусочки земли и обрывок ткани. Все это раскладывается на белой салфетке без лишних слов. Юный доктор с изумлением воззрился на марлю. Теперь ему нужно только повернуть руку раненого, и та же процедура повторяется на месте выхода пули. Снова мы обнаруживаем обрывки униформы, два камешка и небольшие щепки. Вся коллекция раскладывается на втором белоснежном компрессе.
– Видите, здесь могла возникнуть газовая гангрена. Человек потерял бы руку, а то и жизнь!
Я посыпаю рану порошком мезодина (сульфаниламидный препарат), оставляю ее абсолютно открытой и делаю дренаж.
– Теперь можно спокойно накладывать шину.
Пристыженный молодой хирург стоит передо мной и бормочет:
– Теперь я хоть чему-то научился. Извините, пожалуйста, я действительно думал, что правильно обрабатываю рану. Не забуду этот урок до конца жизни.
– Да, милый мой, хирургия не так проста, как пишут в новеньких учебниках. Если бы вы только знали, сколько мне довелось совершить ошибок!
Ночевать мы остаемся здесь. На следующий день складывается благоприятная возможность посетить самый северный полевой госпиталь фронта, расположенный в деревне Шапки неподалеку от Шлиссельбурга. Ранним утром наш автомобиль уже скользит по узкой дороге вместе с потоком остальных машин. По бескрайним снежным полям и бесконечным лесам можно ехать только с охраной. Никто не знает, что таится в этих заснеженных зарослях. Часто случаются налеты партизан.
Линия фронта становится все слабее, на плечах каждого лежит груз тревог. Теперь, работая, хирурги испытывают двойную нагрузку, от которой невозможно избавиться. Операции проходят под грохот боя.
Нам обязательно нужно вернуться в Любань еще засветло. Обратная дорога проходит без происшествий, единственное, что причиняет нам неудобства, – сорокаградусный лютый мороз. Я поражаюсь, как это Густел ь выдерживает все, как у него не отказывают руки за рулем, как не замерзает правая нога, которая постоянно соприкасается с холодным металлом педали газа? Изможденные, мы прибываем в госпиталь. Ничто не изменилось, кризис продолжается.
Через несколько домов располагается простенький офицерский клуб. Когда мы заходим внутрь, на улице уже темно. В теплой комнате сидят несколько офицеров, громко обсуждают между собой тактические маневры, положение на фронте и при этом, на удивление, не стесняются в выражениях. Здесь можно выпить горячего чая или даже спиртного и согреться.
Вдруг заходит молодая женщина, прекрасное, идеальное создание: стройная и темноволосая, наверное, с Кавказа. Она подходит к нашему столу, чтобы предложить нам горячего чая.
– Ты, чай? – негромко спрашивает она меня.
Ее огромные глаза блестят, точно темные угли. Она слегка улыбается, по ее лицу прокатывается теплая, сердечная волна женской доброты. Наверное, она почувствовала, в каком разбитом состоянии я нахожусь после всего увиденного ужаса. Я беспомощно смотрю ей в глаза.
Неужели взгляд женщины может все так перевернуть! Я был готов ко всему, только не к этому, нет. Мне хотелось закричать от того безумия, которое творится вокруг.
Она наливает мне горячего чая, я не отказываюсь. Затем уходит, а я продолжаю смотреть ей вслед – такой необыкновенной, прекрасной молодой женщине. По-прежнему оглушенный, я глотаю свой чай и наконец спрашиваю соседа:
