возможности. И в результате от операции он плавно переходит к вскрытию.
Сейчас люди так много говорят о праве на жизнь, о правах человека вообще, но права умереть они себе не предоставляют.
Мы выезжаем за полночь. Не говоря ни слова, едем по опасным обледенелым дорогам, пробираясь сквозь кромешную ночную мглу. Нас разъединяет призрак отчужденности.
Прижигания не прекращаются
На даче в Борках посреди леса царит покой. Надолго ли? Этого никто не знает.
До меня доходит волнующее известие. Форстер рассказывает, что из района дивизионного врача Паукера в госпиталь под Новгородом поступили тридцать пять солдат с ранениями легких и брюшной полости. Он слышал, что некоторым из них снова делали прижигание. Это вызывает тревогу. На следующий же день я выезжаю туда. Сообщение подтверждается.
Начальник лазарета и его хирурги взволнованно сообщают мне, что в семи случаях при легочных ранениях открытые раны в груди прижигали перед тем, как закрыть. Швы снова разошлись. Врачи не скрывают своего возмущения. Начальник говорит от имени всех:
– Из-за этого жуткого прижигания жизнь раненых снова оказалась под угрозой. Сквозь зияющие раны воздух, естественно, просачивался в грудную полость, поврежденная легочная доля сжалась, во второй раз раненые стали задыхаться. Возникло вторичное поражение грудной полости. Двоих солдат, к сожалению, не удалось спасти, несмотря на повторное сшивание грудных ран. Неужели ничего нельзя поделать с этим безобразием?
– Сделано было все возможное, к сожалению, без ощутимого результата. Добиться запрета оказалось намного сложнее, чем вы себе представляете, господа, но я попробую еще раз.
Что же еще предпринять? После долгих раздумий я решаю сообщить полковому врачу Паукеру о печальных последствиях прижигания легочных огнестрельных ран, направив ему коллегиальное письмо от имени всех врачей. Последняя попытка апеллировать к совести врача и положить конец его тщеславию.
Мы держим путь на север по шоссе вдоль Волхова, но нам не удается проехать – русские перекрыли трассу. Приходится добираться в объезд.
У реки Мшаги навстречу нам попадается странная процессия. Настоящая армия призраков, по-другому и не назовешь. Из-за ужасного мороза солдаты набросили себе на лицо белые платки с прорезями для глаз. Платки они поддевают под шапки или стальные шлемы – ткань закрывает лицо, точно маска. В темноте кажется, что повозками правят живые скелеты.
Из-за крепкого мороза обезображены лошади. Ноздри и кожа у них обледенели. Толстые сосульки свисают с грив и хвостов. Из ноздрей клубами валит пар.
Колеса телег поскрипывают и визжат на снежной дороге. По пронзительному визгу металла уже издалека можно понять, что навстречу движутся телеги, запряженные лошадьми.
В Борках мы оказываемся только вечером. Я пишу старшему полковому врачу Паукеру четкое, но очень вежливое личное письмо, в котором еще раз прошу, даже требую, чтобы он прекратил прижигать раны груди при стреляных ранениях легких.
Я ничего не добился этим письмом. Человек и не думает отказываться от своего метода, даже, наоборот, становится агрессивным.
Обморожения
Во всех лазаретах хирурги отчаянно ищут способ, как предотвратить отмирание тканей в результате обморожения и своевременно восстановить циркуляцию крови. Повсюду ведутся оживленные дискуссии о том, каким образом лучше всего отогревать обмороженные участки. Некоторые пытаются делать это с помощью еле теплой воды, другие предлагают даже горячие ванны, куда следует опускать обмороженные конечности. Но правильно ли это? Третьи придерживаются опыта Ларрея – растирают поврежденные ткани и конечности снегом. Тогда санитары, проводящие обработку снегом, сами отмораживают себе руки. Что же делать?
Некоторые хирурги для лечения с успехом применяют спиртовой раствор метиленового голубого красителя. Пациенты лежат рядами с темно-синими руками и ногами. У такой окраски есть и свои недостатки: не различишь границу между живой и мертвой тканью.
Сольцы. Только что в лазарет снова доставили группу солдат. Некоторые идут сами, кого-то несут на носилках. Почти все обморожены, у нескольких раненых крайне тяжелое состояние.
На операционном столе лежит абсолютно ледяной человек. У него большая рана в ягодичной области, которую нужно обработать, поскольку из нее течет кровь, он едва дышит, весь бледно-серый, тело холодное, сквозь кожу проступают сосуды, пульс уже неровный. Ему измеряют температуру – всего 30 градусов. Что же нам делать? Никто не решается оперировать его в таком состоянии. Сначала должны восстановиться нормальная температура и кровообращение. Наши ассистенты накрывают его покрывалами. В операционной он постепенно отогреется.
Поскольку дыхание сильно затруднено и кровообращение очень слабое, хотя, как и всегда в таких случаях, давление на удивление высокое, у нас появляется мысль применить аналептическое, возбуждающее средство – кардиазол или корамин.*[28] И тут мы с ужасом замечаем, что больному стало хуже. Все ясно: надежные средства, успешно применяемые в других случаях, при переохлаждении действуют как яд. Мы больше не можем использовать их ни в коем случае. Неприятный сюрприз. Такое ценное оружие потеряно.
Каждый холм, каждая изба, каждая деревня в этой местности превратились в маленькую крепость. Люди из батальона смертников, находящегося на противоположном берегу, предприняли отважную попытку установить связь с другим берегом по льду озера Ильмень. Совершенно безумное мероприятие, поскольку озеро напоминает море, замерзшее во время шторма, – поверхность у него словно разорвана.
Между озером и развалинами Старой Руссы просачиваются сибиряки. Они проникли с тыла. Наша трасса потеряна. Теперь на ней располагается плацдарм русских. Старая Русса почти полностью окружена, но из разрушенных домов по наступающим батальонам палят наши пулеметы. Вокруг города раскинулось огромное поле мертвецов. Кто остается лежать на земле – замерзает. Снег покрывает тела.
До Старой Руссы теперь можно добраться только в объезд. Под Нагово-Бакочином нужно свернуть на юг, чтобы около Декова выехать на вторую, еще свободную дорогу. Конечно, она тоже с двух сторон под обстрелом.
У сибиряков отличная маскировочная одежда белого цвета, на фоне снежных полей этих парней в их белых костюмах и белых меховых шапках совершенно не видно. У нас же нет ни маскировочной одежды, ни лыж, ни лыжных ботинок; наши солдаты до сих пор воюют в летних мундирах. Всеми способами они стараются защититься от дьявольского холода и жуткого ветра. Полностью белые танки «Т-34» скользят по широким ледяным просторам, поддерживая яростные атаки русских. Наши люди сразу же следуют их примеру. Теперь, по крайней мере, танки, все машины, а также стальные шлемы выкрашиваются известью в белый цвет. Наши постовые обвешиваются простынями, если под рукой нет никакой светлой овечьей шкуры.
Мороз достигает невыносимых пределов. У нас – 44 °C, а температура все продолжает падать. Над зловещим озером со свистом проносится северный ветер, поднимая в воздух снежные вихри. Над землей вздымаются огромные сугробы, они перекрывают главное шоссе и небольшие дороги, постепенно превращаясь в снежные горы. В воздухе постоянно стоит снеговая завеса.
Обморожения… снова обморожения!
В дивизионном медпункте на берегу озера Ильмень лежат 272 раненых, 130 из них – с обморожениями. В полевом госпитале их уже 400. Мы с отчаянием задаемся вопросом: что же будет дальше?
Густель разворачивает автомобиль. Он сражается со снежными баррикадами. Вдруг наша машина скользит по льду и врезается в дерево. Повреждены колеса и покрышки. Многочисленные царапины. Приходится тянуть автомобиль на буксире при 45 градусах мороза. Только тот, кто это пережил, может понять, что значит в таких условиях просто сменить колесо. До Борков нас везет грузовик.
Той же ночью ртутный столбик термометра опускается до – 53 °C. Фронт скован льдом. Бои
