в нашем сознании с гегемонной мужественностью и преувеличенной или «подчеркнутой
женственностью». Потом каждый из нас видоизменяет эту «траекторию» так, как каждому
или каждой из нас это удобно по жизненному пути. В каком-то смысле каждый и каждая из
нас заключает «свой личный контракт» с доминирующими определениями мужественности и
женственности. Именно по этой причине мы столь привязаны к тендерным стереотипам и
столь ревностно их защищаем. Мы верим, что они в действительности объемлют наш с вами
опыт.
Но мы заключаем сделку не сами, не в гендерно нейтральных социальных институтах и
сферах. Социальные институты нашего мира — рабочее место, семья, школа, политика — так-
же являются гендеризованными институтами. Именно в этих сферах доминантные
определения усиливаются и репродуцируются, именно в этих сферах применяются
дисциплинарные санкции к «отклоняющимся от нормы». Мы становимся гендеризованными
индивидами в тендерном обществе.
34
Говорить о тендерном обществе — это не то же самое, что указывать на символические
аналогии между формой космических ракет, небоскребов и определенной частью мужской
анатомии. Иногда функция превалирует над символической формой. Более того, она лишь
частично соотносится с метафорами тендера, когда мы говорим о других сферах нашей
деятельности, как, например, о мире спорта, секса, войны и работы. Каждая из этих сфер
использует свой язык.
Говоря, что живем в гендеризованном обществе, мы подразумеваем, что организации, из
которых состоит наше общество, развивают те способы, с помощью которых они
воспроизводят различия между мужчиной и женщиной, а также мужское господство. С
институциональной точки зрения мы можем увидеть, каким образом демонстрация и
воспроизводство мужественности организуют структуру рабочего места. Временная и
пространственная организация работы зависит от разделения сфер (дистанция между работой
и домом и факт, что прежде всего женщина обеспечивает уход за детьми).
Как и в случае с невидимостью гендеризованной идентичности, предположение о тендерной
нейтральности институтов общества лишь укрепляет тендерную политику таких институтов.
Оно даже поддерживает наше мнение, что, если предоставить индивиду больше возможностей
в его или ее тендерном поведении, он или она будут более успешными в таких гендерно
нейтральных институтах. И это значит, что мы предполагаем, будто наилучшим способом
избавления от тендерного неравенства в высшем образовании или на рабочем месте является
продвижение «одинаковости» — мы неравны просто потому, что отличны друг от друга.
Однако именно здесь, в гендерно структурированных институтах, и возникает дилемма —
политическая и личная — для женщин. Такой путь никогда не приносит им победы на
рабочем месте, в армии, в политике, в спорте. Эти сферы уже сформированы таким образом,
что они воспроизводят и поддерживают определенные модели мужественности. Если ддк
достижения успеха женщина становится «подобной мужчине», то считается, что она
пожертвовала своей женственностью. Если же она отказывается от такой жертвы, то ее
воспринимают как отличающуюся от мужчины. И, таким образом, тендерная дискриминация
становится легитимной в сортировке людей на различные категории26. Преуспевшая женщина
подвергается наказанию за то, что она «утеряла» свою женственность. Ее не воспринимают
как потенциального партнера в личных отношениях, ее прозывают
35
лесбиянкой, ее вычеркивают из списка гостей. В 1960-е гг. на первых женщин в армии, в
военных школах и даже в Принстоне и Йеле смотрели как на «менее» женственных, как на
неудачниц в смысле истинной женской карьеры. Будь они более «удачливы» в этом смысле,
то их бы считали менее способными солдатами или студентами27. Таким образом, гендерное
неравенство ставит женщине двойную ловушку — двойную, поскольку она выстроена на
