нему не готова. Любой случайный свидетель заметил бы, что я растерялась. Эдриан отвергал меня целых пять лет, а теперь выяснилось, что заслужить его внимание не так трудно – необходимо лишь быть стройной. Эта мысль сбивала меня с толку. Выходит, я превратилась из просто Санни в Санни, с которой неплохо было бы переспать. И ведь за все свидание мы не сказали друг другу ничего важного, ничего особенно интересного. Значит, я всегда была достаточно хороша для Эдриана. Проблема заключалась только в том, что я не была достаточно стройна.
Мы вместе отправились ко мне домой и в первый раз занялись сексом. Тогда я не думала, что слишком тороплю события. Я не чувствовала себя шлюхой, потому что ждала этого момента пять лет.
В ту ночь мы занимались сексом дважды, а на утро сил уже не хватило. Проснувшись, Эдриан собрался, пообещал непременно позвонить и от меня сразу поехал на работу.
Он действительно позвонил. Спустя две недели, в прошлую пятницу. Уже изрядно пьяный, он ехал ко мне на такси и никак не мог вспомнить номер дома. У меня хватило глупости назвать свой адрес.
Сегодня понедельник. После того ужасного случая с Дугалом прошло сорок часов, и я почти полностью о нем забыла. Мы с Эдрианом уже третий раз вместе. К счастью, на сей раз мы договорились о встрече заранее, и оба в тот момент были трезвы. Мы собирались выпить по чашке кофе, однако предпочли вино. После нескольких бокалов отправились ко мне домой и теперь снова занимались сексом. Боюсь, мы стали приятелями, которые встречаются друг с другом только для того, чтобы трахнуться. Конечно, Эдриану я ничего не сказала, потому что не хочу с ним ссориться. По правде говоря, мне просто нечего ему сказать. Эдриан симпатичный, но самый обыкновенный тридцатилетний парень. У него красивые волосы, широкая улыбка и модные ботинки. Он работает в области информационных технологий, а его любимый фильм – четвертая часть «Рокки». Я знаю, что он предпочитает индийскую кухню китайской, регулярно читает свой гороскоп и придерживается умеренно левых взглядов.
Эдриан по-прежнему остается мужчиной чьей-то мечты, если такая штука вообще существует на свете. Однако я не уверена, что сама мечтаю именно о нем. Я только учусь отличать симпатию от глубокого, серьезного чувства. Теперь я понимаю, что мужчине моей мечты недостаточно быть умным, привлекательным и интересным. Я думаю, в нем должно быть что-то еще, хотя и не знаю, что именно. Может, что-нибудь совершенно незначительное. Может, мы оба будем любить викторины и станем просиживать вечерами на старом кожаном диване с бутылкой красного вина и плиткой темного шоколада и проверять друг друга на знание какого-нибудь вопроса, пока не решим, что пора идти спать? Да, полагаю, это будет что-то незначительное, тем не менее очень важное.
Эдриан перекатывается с меня на подушки. На этот раз я издавала соответствующие ситуации звуки, не делая вид, что испытываю невероятный оргазм. У меня просто не было ни сил, ни желания что-то изображать. Эдриан, судя по всему, ничуть не расстроился.
Он пробормотал что-то в подушку.
–Что? – переспрашиваю я.
Он поднимается, опершись на локти, и повторяет:
–Кто бы мог подумать, что все так получится?
–Что все?
Я убираю волосы с его лба.
–Мы с тобой.
Он улыбается и целует меня в лоб.
–На свете случаются и более странные вещи.
–Да, я знаю. Просто это показывает...
–Что показывает? – спрашиваю я.
–Ну, ты знаешь, – бормочет он, обняв меня и уже проваливаясь в сон. – Показывает, как много может значить один год.
–У людей все время что-нибудь меняется в жизни, – говорю я нервно, надеясь, что Эдриан не будет чересчур откровенен.
–М-м-м? – Он закрывает глаза и прижимается лицом к моей шее. – Ты отлично поработала над своей внешностью, – говорит он и наконец засыпает.
Проходит три часа, а я все еще не могу заснуть. Эдриан громко храпит на другой стороне кровати. Да, я отлично поработала.
Кэгни Б. Джеймс раскалывает в правой руке арахис. Отец Кэгни, Тюдор Б. Джеймс, остается единственным на свете человеком, которому известно, что означает «Б» в их имени. Мать Кэгни тоже знала, но она умерла двадцать лет назад, поэтому Кэгни не особенно переживал, опуская эту букву в своем имени. Вывеска на его двери гласила просто: «Агентство К. Джеймса».
На тяжелой дубовой двери висела только потемневшая серебряная пластинка с именем. Никакого окошка или глазка на ней не имелось. В принципе за такой дверью могла располагаться похоронная контора или подпольный игровой клуб.
Кэгни растер скорлупу в ладони и подумал, что делает это, как проститутка, которая обслуживает клиента одной рукой, – хорошая техника и не приходится постоянно сдавать анализы на ВИЧ-инфекцию. Единственное, что грозило Кэгни, это небольшая заноза, но от нее иммунная система не придет в негодность.
Бросив скорлупки в мусорную корзину, Кэгни откидывается на спинку кресла, забрасывает обе ноги на стол и, прикрыв глаза, прислушивается к звукам, доносящимся с улицы. Пожилой краснолицый майор в высоких кожаных сапогах и твидовом пиджаке с заплатками на локтях – такими же красными, как вена на его щеках, – бросает в специальный контейнер десять зеленых бутылок из-под вина. В Кью невозможно заснуть – из-за звуков, с которыми местные обитатели отправляют на утилизацию разнообразный мусор. К офису Кэгни с урчанием подъезжает большой семейный седан. Из салона на мостовую ступает пара бежевых туфель-лодочек и пара черных кожаных мокасин, и их обладатели торопятся прочь. К станции метро лениво подкатывает поезд.
Из мясной лавки каждый день с девяти часов утра доносится запах жареной курицы и, смешиваясь с теплым осенним воздухом и ароматами свежих рогаликов и черного кофе из «Старбакса», проникает через окна в офис. От одной только мысли о горячей пище до полудня Кэгни начинает выворачивать наизнанку. Он терпит секунд пять и, вскочив с кресла, захлопывает окно с такой силой, что продавец цветов, расположившийся со своим товаром через дорогу, от неожиданности роняет корзину с тюльпанами и называет Кэгни идиотом.
Кэгни все слышит.
Раньше продавец цветов был огромным, почти необъятным толстяком с широкой костью. Его полнота казалась цветущей. На гигантском животе мог с комфортом усесться ребенок, а вместо шеи у толстяка были складки обильной плоти. Он продает цветы на одном и том же месте почти десять лет, и за это время Кэгни ни разу с ним не разговаривал. Около года назад цветочник, судя по всему, сел на диету. Одежда медленно, но неуклонно обвисала на его фигуре, а из-под складок жира неожиданно появились очертания шеи – как шотландская мелодия, раздавшаяся из старой волынки, которую считали безнадежно сломанной. С тех пор цветочник лишился уважения Кэгни (тот уже подумывал, не начать ли здороваться со своим многолетним соседом). Если ты любишь поесть – а цветочник явно любил сытно покушать, – то зачем отказывать себе в удовольствии? Да, он был очень крепкого телосложения – большой, толстый и веселый. Кэгни считал, что именно необъятные формы делали продавца цветов интересным. Его удивительным внешним видом хотелось восхищаться вслух. Цветочник был такой же достопримечательностью Кью, как здешние сады и толпы зевак с фотоаппаратами, особенно многочисленные с апреля по октябрь. Американским туристам, наверное, казалось, что они знают его еще по рекламным проспектам «Путешествие в Европу». Теперь даже родственники несчастного цветочника узнавали его не дальше чем с трех футов. Очевидно, пострадал даже кошелек цветочника – японские туристы больше не останавливались, чтобы с ним поболтать. Его
