Да свой я, свой!
Книги не верили.
Я сел за стол и пригорюнился. По всей столешнице передо мной были разбросаны тонкие обрезки провода, в оплетке самых разных цветов. Синие, красные, желтые… даже рябенькие, махровая сирень в алую крапинку. Намотанные на дощечку, скрученные тугими колечками, просто навалом; еще имелась дюжина плетенок – так дети делают самодельные авторучки, оплетая стерженек 'спиралью' или 'квадратиком'. Сам в детстве сопливом баловался. Машинально я взял пять проводков и стал мастерить из них красоту нетленную. Фол, правда, велел ничего без нужды не трогать… а, ну его, хвостатого! Играться скоро надоело, и я забросил красоту в угол, прямо к двери полуоткрытой стенной ниши, где валялись связки каких-то штырей. Кажется, электроды для сварки – если у электродов бывают на одном конце перья. Голубиные, сизые… или воробьиные. Словно у стрел или игрушечных дротиков.
Тоска заедала меня, и раннее утро за окном было мутным, гнусно-заплесневелым, будто Дед Мороз спрятал эту зиму в сундук на долгие годы, где зиму побила моль, истерзала, выгрызла целые клочья, а теперь зиму выдали нам на остаточное глумление… хотелось чаю, горячего чаю, но еще больше хотелось проснуться в смятых простынях, ощутить стылость уходящего кошмара – и улыбнуться вслед белыми губами, выдохнуть с облегчением, проталкивая слова поршнем сквозь заиндевевшее горло…
Я даже не сразу понял, что в дверь звонят.
Заливисто так, соловьиным посвистом.
Вскочив и уронив стул, я опрометью кинулся к дверям. Так мальчонка, запертый дома ушедшей на базар мамашей, бросается навстречу – эй, мамаша, зар-раза, ты куда меня заперла?! ты куда ушла, мамаша, на кого ты меня, сиротинушку…
– Кто там? – машинальный вопрос, вопрос-рефлекс, отработанный годами.
– Мы.
– Мы?! – переспрашиваю я, чувствуя себя персонажем из старого глупого анекдота про наркомана. – Какие-такие мы?
Ну не мог, не мог этот сиплый бас принадлежать моему замечательному кентавру! Режьте меня на части, заплетайте вокрут стерженьков, перья сизые вставляйте по самые гланды – никак не мог! Но звонок- то правильный?.. или нет? Как там Фол свистел? Тирьям-пам-па-папам… а может, папам-пам?
– Дядько Йор вже дома? – осведомляются снаружи на чудовищном 'суржике'.
– Не… нет его. Еще нет.
Если требуемый дядько Йор – псих Ерпалыч, он же Молитвин Иероним Павлович, он же беглый сотрудник НИИПриМа, то я сказал правду.
– А якщо пошукаты? – бас раздраженно скрежещет и добавляет после томительной паузы:
– Ты, хлопче, одчиныв бы, а? Мы ж тебя не знаем, неровен час, дверь вышибем и за вихры…
Чувствовалось, что это не пустая угроза.
– А ты… вы… собственно, с кем имею честь?! – задаю я сакраментальный вопрос, внутренне сжимаясь в страхе за судьбу своих вихров.
Уж больно многим их за последние дни потрепать хотелось.
– Матюгальники мы, – со всей наивозможной степенностью ответствует бас, доверху заполняя подъезд обертонами. – Валько-матюгальник со Второй Песочной. Нас дядько Йор на сегодня кликали, бомжа-счезня у Руденок гонять. Та ты одчиняешь чи глазки строишь, йолоп хренов?!
– Тут сейчас Фол вернется, – сообщаю я на всякий случай, чувствуя себя пацаном, стращающим ворога лютого призраком старшего брата. – Ты Фола знаешь? Он, между прочим, за хлебом поехал… одно колесо здесь, другое – там. Понял?
– За хлебом – то славно. Утомлюсь, тебя лупцуючи, а ось и хлебушек! Не казав, он черного привезет чи батончиков? Страсть люблю черный, с сальцем, с часнычком…
Я плюю на конспирацию и начинаю 'одчинять'.
Валько-матюгальник со Второй Песочной оказался тщедушным мужичонкой в ватнике. Ниже меня на полголовы. Такому не чужие вихры трепать, а законную супружницу умасливать, дабы трешку на пиво выдала. Впрочем, кроличий треух сидел на макушке Валька с достоинством боярской шапки ('горлатная' – пришло на ум полузабытое словцо), а клочья ваты, обильно торчавшие из прорех, превращали телогрейку в подобие царской мантии.
Горностай вульгарис.
А если учесть, что Вальково 'мы' звучало истинно по-королевски… 'Мы, Валько XIV, Матюгальник всея Срани Дальней, Ближней и Средней, милостиво повелеваем – ржаного нам хлебушка, и побольше!..'
Отодвинув меня в сторону, гость прошествовал в коридор и перво-наперво огляделся.
– А не брешешь, хлопче? – неласково буркнул он, шмыгая красным от холода носом.
На кончике носа висела и все не хотела падать здоровенная капля.
– Насчет чего? – я мало-помалу обретал уверенность.
Да такого заморыша соплей перешибешь, это вам не с архарами рукоприкладствовать! Может быть, я все-таки главный герой? – просто мне об этом сказать забыли?
– Насчет дядька Йора. Ей-Богу, брешешь… Эй, дядько, ты здеся? Вернулся? Хоронишься, да?!
Я взял Валька за круты плечи и попытался развернуть к двери передом, а ко мне, так сказать, задом. Куда там! Он даже не шелохнулся, словно я двигал не его, а битком набитый комод.
– Не, не сбрехал, – сообщил матюгальник со странным удовлетворением, к которому примешивалась изрядная доля душевного расстройства: дикая, удивительная смесь, о которой впору стихи писать. – Нема-
