– Д-да. Я действительно филолог, занимался фольклором и н-немного мифологией, учился в Праге у Буриана. М-магистр.
Он улыбнулся, но это была
– А как же твои внуки, Девятый? – как ни в чем не бывало, поинтересовалась я, надеясь пробить страшную стену, что росла между нами с той минуты, когда мы сделали первый шаг.
К далекому острову?
В никуда?
– В-внуки… – Маг задумался. – У меня двое внуков, Ирина. Я н-немного старше, чем выгляжу. Одно из п-приятных следствий наших, как выразился бы господин М-молитвин, экспериментов. Боссы д-делают на этом безумные деньги – представляешь, сколько за т-такое заплатит какой-нибудь старикашка-миллиардер в Нью-Йорке или К-куало-Лумпуре? Кое-что перепадает и нам, г-грешным. И тебе, думаю, перепадет! Ты ведь теперь – Двенадцатый!
– Расскажи еще о твоем острове, Игорь!
– Н-ничего особенного. Я арендовал его т-три года назад, случайно – подвернулась п-премия…
И вдруг я поняла. Странно было бы не понять! Игорь был не здесь, не со мной. Мы оба прошли одинаковую подготовку. Очень хорошую подготовку! Вот так же я гуляла с ним под руку в ту дикую ночь, когда хотелось одного – вытрясти душу из ублюдков, посмевших угрожать моей девочке. Гуляла, улыбалась, шутила…
Я была не с ним.
И теперь бумеранг вернулся.
Девятый, мой добрый всепонимающий босс, сероглазый парень, чей возраст – видимость; чьи губы…
Он был не со мной, и стена, страшная стена отчуждения все крепла, одевалась железобетоном. Еще немного – и не будет ничего, даже если впереди маячит остров с ушастым идолом.
Игорь уходил, оставалась лишь знакомая маска, знакомый голос, смех…
Уходил навсегда.
Совсем.
– Игорь! Погоди!
Он остановился. Серые глаза улыбались – и не видели меня.
– Игорь! Очнись! Это я!
На миг в его глазах промелькнуло что-то живое, настоящее.
Боль.
Невыносимая боль, которую не выразить словами, не выкричать.
– Игорь! Послушай! То, что было – было. Ты мне ничего не должен, понимаешь? Ничего! Если хочешь – останемся просто друзьями. Или коллегами. Вчера был жуткий день, и позавчера – тоже. Мы можем забыть…
Боль плеснула из глаз, и он наконец не выдержал. Тонкие губы дрогнули, на лбу скомканной неровной нитью обозначилась такая неожиданная морщинка.
– Стрела! Мы не м-можем остаться друзьями, Стрела! Я н-не имею права т-тебе лгать! Не имею! Это хуже, чем смерть!
– Ты… женат? – брякнула я первую же пришедшую на ум глупость.
Слишком поздно я сообразила: глупость – самое дорогое, что есть на свете. Слишком многим приходится за нее платить.
Его лицо стало серым. Глаза закрылись. Голова откинулась, и вдруг мне показалось: передо мной – умирающий Ворон. Уходящий навсегда старик, знающий, что не сможет помешать Дьяволу.
– Я… Я н-не женат, Ирина! О таком в-врать – подло. Дело в д-другом…
Голос не слушался. Я попыталась взять его за руку, но он вырвался, дернул плечом:
– В-все равно! Ты узнаешь, и лучше – от м-меня. Лучше – сразу. Слушай! Только не п-перебивай, пожалуйста!
Пожалуйста! Он не просил – умолял. Так молят о пуле, когда впереди – многочасовая агония.
– Вчера… И д-днем раньше… Г-говорить тебе не имело смысла, мы и т-так были у грани – и ты, и я. П- перед смертью – зачем?.. Я м-мог бы врать тебе и дальше. Спрятать д-документы… Но это было бы еще отвратительней. Всю жизнь? Н-нет!..
Внезапно его лицо стало другим – внешне спокойным, равнодушным. Глаза потухли, голос зазвучал тихо, монотонно.
