– Эра Игнатьевна! Ирина!
Шаман в черном френче сгинул, надо мной склонился Игорь.
– В-вы… Вы слышите меня?
– Слышу…
Еще через минуту я поняла, что действительно слышу. Слышу – и даже могу отвечать. Могу даже привстать.
– Може, носилки? – в комнате (то есть, конечно, не в комнате – в камере) появился кто-то в знакомом камуфляже. По-моему, я раньше видела этого курносого парня, причем совсем недавно…
– Не надо. Я… Я сама.
Рука скользнула по деревянной доске (оказывается, я лежала на обычных нарах), ноги не хотели слушаться.
Игорь подскочил, поддержал.
– К-как сказал бы господин Бажанов – в-все! Пойдемьте, Ирина, скучно здесь!
У порога я оглянулась. Камера – но не та, куда меня поместили вначале. Окошко все же есть, у самого потолка, двойное стекло, решетки.
– Вы правы, Игорь. Скучновато!
Коридор был пуст. Игорь поддерживал меня под левую руку, сержант-сагайдачник (вот где встретились!) – под правую. Ноги передвигались сами, и я начала понимать, что прихожу в себя. Не убили, жива. Жива, но по-прежнему тут, во внутренней тюрьме ФСБ. Однако коридоры пусты…
– Игорь! Здесь что, революция?
Маг по имени Истр смеется. Только сейчас я замечаю: его глаза действительно чуть-чуть близорукие. Странно, ни разу не видела его в очках. И линз не носит…
– Это к г-господину Молитвину. Он у нас, так сказать, в-ветеран. А в общем, революции п-пока нет, зато весну могу обещать.
Весна встретила меня во дворе – в огромном пустом дворе, окруженном высокими серыми стенами. Громадные ворота исчезли, не осталось даже железной будки, что торчала рядом. Вместо охранника у ворот колесила пара кентавров; за плечом у одного из них висела огнестрельная штуковина, слегка напоминающая дробовик.
Все это я заметила уже потом. Солнце! Огромное, даже не мартовское – майское! – горело в самом зените. Под ногами хлюпала грязь, еще несколько дней назад бывшая снегом. Терпкий воздух казался настолько густым, что застревал в горле.
Я глубоко вздохнула. Весна! Весна – и я все-таки жива.
На плечи мне накинули пальто. Я обернулась, чтобы поблагодарить – и наткнулась на веселый взгляд знакомого сержанта. Я улыбнулась, парень взял под козырек.
Игорь, державший меня под локоть, быстро оглянулся:
– Сейчас. Г-господин Бажанов обещал оставить машину.
– Можна! – сержант вновь козырнул и, лихо шлепая по грязи, двинулся к воротам.
И тут я увидела обезьяну. Белая тварь беззвучно промчалась по лужам, метнулась к стене, пропала в сером бетоне.
Рука Игоря успела схватить за плечо. Откуда-то со стороны послышалось гудение мотора. Я закрыла глаза.
– Все-таки я рекомендовал бы в храм-лечебницу, магистр. Я ведь не врач. Что мог, то сделал.
– Ей лучше д-домой, Иероним Павлович. Хватит с нее, так сказать, к-казенного дома.
Голос Игоря звучал слева; Молитвинский – справа. Мотор гудел, было тепло и уютно.
– Ирина! Вы слышите м-меня?
Я вздохнула. Да, как говорит господин Бажанов, все! Хватит! Обезьяны, так обезьяны!
– Я слышу вас, Игорь. Извините, глаза пока открывать не буду. Больно.
– Под лампой держали, Эра Игнатьевна?
В голосе Молитвина не было сочувствия. Так мог спросить паталогоанатом.
– Под лампой, Иероним Павлович.
– Здорово они вас! Я вовремя подоспел: вам ваши, откровенно говоря, коллеги такую мерзость вкололи…
Я вздрогнула.
– Спасибо.
– Иероним П-павлович был, можно сказать, председателем комитета по в-вашему освобождению.
– Не преуменьшайте своих заслуг, досточтимый магистр!
Странно: кажется, Молитвин сердит не только на меня. Но чем ему не угодил Игорь? Досточтимый магистр – звучит прямо как гражданин следователь!
