Джимом, но оборачиваюсь на пороге, чтобы еще раз взглянуть на спящего ребенка. — Эх, Джим, — вздыхаю я тяжко. — Почему они не остаются такими навсегда?
— А то еще годика три-четыре, и начнет на лошадках кататься, как твоя благоверная.
— Да, наверное, я зря ей купил того пони. Но она его обожает.
— Его — может быть, а тебя — ни разу.
— Что?
— Она считает тебя придурком.
— Что?
— Взгляни на доску.
Я смотрю на доску. У Фикуса есть такая доска, типа школьной, только маленькая, на ножках. В общем, смотрю я на доску, и там написано мелом: «Дядя Скотт — придурок». Большими, корявыми буквами. Как будто мел держали копытом.
— Это ты написал?
— Э?
— Это ты написал на доске? Еще одна хиленькая попытка показать мне семью в неприглядном виде?
— Семья то, семья это, — говорит Джим раздраженно. — Это ты вечно про них талдычишь. У меня уже уши вянут. Знаешь, что тебе сделать со своей разлюбезной семьей?
— Знаешь что, Джим, — говорю я, сложив руки на изображении Космонавта в космосе у себя на футболке. — По-моему, ты просто завидуешь. Тебе завидно, что я человек, у которого есть все, а ты всего- навсего тупой жираф-призрак.
Джим молчит. Потому что сказать-то и нечего. Я загнал его в угол, и он это знает.
— Ну хорошо. Это я написал. Но исключительно ради шутки. Я подумал, что будет смешно.
Я качаю головой. Он меня не убедил.
— Какой же ты жалкий. Сделал подлянку из зависти и даже не можешь признаться, как настоящий мужчина… э… то есть как настоящий жираф.
Джим подцепляет зубами одну из Фикусовых игрушек, круглолицего резинового человечка в борцовском трико.
— Дядюшка Тянем-Потянем, — говорит он с набитым ртом. — Берись за другой конец.
Я берусь за ноги Дядюшки Тянем-Потянем, чья голова крепко зажата в монументальных зубах жирафа. Животное пятится к двери, и я иду следом.
— Нет. Стой на месте.
Я стою в комнате Фикуса, а Джим пятится дальше, через всю лестничную площадку, демонстрируя, почему эту игрушку назвали так, как назвали.
— Дядюшка Тянем-Потянем, — говорит Джим, стоя у самых перил. — А есть еще и собачка. Псявка- Тянучка. Буквально на днях появилась в продаже.
— У Фикуса как раз скоро день рождения.
— Смотри, чего я умею, — говорит Джим и производит действительно впечатляющий маневр: резко дергает головой и завязывает растянутого резинового человечка, которого я держу за ноги, в узел. — Я так и шею могу завязать, — говорит Джим и завязывает.
— Я и не знал, что жирафы такие гибкие.
— А еще я могу сам у себя отсосать.
— Джим, я тебя очень прошу…
— Спек, с тобой все в порядке? А то у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел.
— Меня мутит от разговоров о сексе.
— Кстати, о разговорах о сексе, — говорит Джим. У него такой странный голос, когда он держит в зубах эту резиновую игрушку. — Ты когда-нибудь пользовался услугами секса по телефону?
— Ты что, смеешься? Пятьдесят пенсов минута. Фунт — в часы наибольшей загрузки.
— Я смотрю, ты хорошо изучил предмет. Но я тебя понимаю, Спек. С твоим страшным членом…
— Никакой он не страшный.
— Тогда почему же твоя благоверная называет его жуткой висюлькой?
— Она не называет его висюлькой. Она называет его… — Отпустив одну ногу Дядюшки Тянем- Потянем, я давлю большим пальцем себе на очки, передавая давление напрямую в лобную долю мозга, отвечающую за память. — Это было давно.
— Что?
— Наш медовый месяц. Ага, вспомнил. Она называла его «мой рыцарь».
— А в дневнике она пишет совсем другое.
— Тебе что, больше нечем заняться? Обязательно всюду совать свой нос? С таким, знаешь ли, носом… — Я не успеваю договорить. Джим отпускает голову Дядюшки Тянем-Потянем, и резиновая игрушка бьет меня по лицу этак весело и сердечно. — Ой.
— А какие еще у нее есть игрушки?
Я закрываю дверь спальни Фикуса.
— Нет, мы туда не пойдем.
— Значит, пойдем к сестре.
— Даже не думай, — твердо говорю я. — Она и так себя чувствует беззащитной, пока ее муженек в тюрьме. А больше здесь никого нет. Больше пакостить негде. Правильно? Так что давай возвращаться домой.
Джим качает головой и улыбается своей глупой улыбкой большого умника.
— А куда тогда?
— В общем, домой. Но сперва — в мою комнату.
И еще до того, как я успеваю сказать: «В какую комнату?! Нету тебя никакой комнаты», — все на миг погружается в темноту, и нас переносит обратно в мой дом.
— Но, Джим, — говорю я, протирая очки. — Это же наша кладовка.
— Знаю. Я думал сюда переехать.
— И что тебя остановило?
— Тут как-то…
— Как?
— Да много всякого хлама.
— Это не всякий хлам, Джим. Вот посмотри, — говорю я, показывая на высокотехнологичную стиральную машину с сушкой. Одно нажатие на рычажок — передняя панель открывается, и внутри лежат новенькие, еще ненадеванные брюки карго.
— Они серые, — говорит Джим.
— Замечательный цвет, серый, — говорю я с воодушевлением. — Космические корабли тоже серые, Джим.
— А ты когда-нибудь видел космический корабль, Спек?
— В реальной жизни не видел. Но я сделал модель. — Приподнявшись на цыпочки, я достаю с верхней полки роскошный пластмассовый космический крейсер.
— Да, в детстве ты был шустрым мальчиком, — говорит Джим с неприкрытым сарказмом. — Вся модель в сперме.
— Это не сперма, Джим. Это клей.
— А чего он стекает по боку?
— Я немного увлекся.
— А ты еще говоришь, что я мерзкий пошляк. Что тут еще интересного есть? — говорит Джим, осматриваясь. — Это что?
— Мой мобильный.
— Симпатичная штука.
— Воткни шнур на место, — говорю я. — Немедленно. Он заряжается. Что ты делаешь?!
— Пихаю его себе в нос, — говорит Джим, пихая мой телефон себе в нос.
— Немедленно вытащи.
