— Может быть, чашечку чаю? Каждому — по одной. У меня много чашек.
Мы с полицейским сидим на диване, я — с одного краешка, он — с другого. Я пытаюсь придумать, что бы такого сказать, но тут возвращается Бабуля Кошак и вручает нам чай. Каждому — в своей чашке. Чай холодный, но мы молчим. Из уважения к старости.
— Миссис Кошак, — говорит полицейский, — можно задать вам вопрос? Личного свойства? Сколько у вас пар тапочек?
— Около тридцати.
— Тридцати?
— Да, — говорит она, мешая ложечкой чай.
— А сколько, простите, у вас ног?
— Сколько ног? Или пар ног?
Полицейский смотрит на меня. Он явно растерян.
— Пусть все будет в парах, — говорю я ему. — Так легче считать.
— Пар ног.
Бабуля Кошак на секунду задумывается, нет ли в вопросе подвоха, и отвечает:
— Одна. Одна пара ног.
— А есть ли какая-то особенная причина, почему для одной пары ног нужно тридцать пар тапочек?
Бабуля хмурится.
— Я не надеваю их все одновременно, если вы это имели в виду.
— Миссис Кошак, если я ошибаюсь, поправьте меня. Вы ведь на пенсии? Живете на государственное пособие?
— Да, все правильно.
— И каков же размер вашей пенсии, если ее измерять в парах тапочек? Иными словами, сколько пар тапочек можно купить на одну вашу пенсию?
Она снова задумывается на секунду, а потом говорит, что не знает.
Я поднимаю руку:
— Можно ответить?
Полисмен кивает.
— На одну еженедельную пенсию можно купить две пары тапочек. Ну или три — если на рынке.
— Миссис Кошак, вы арестованы по подозрению в краже домашней обуви. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, и особенно если это касается тапочек.
— Кстати, о тапочках, — говорю я, когда полицейский надевает на бабку наручники. — Могу я забрать свои тапки?
Полицейский качает головой.
— Вся домашняя обувь конфискуется при аресте как вещественное доказательство. Наши судебные эксперты должны провести экспертизу.
— Бабуля Кошак, — говорю я, соображая буквально с ходу. — Могу я воспользоваться вашей уборной?
— Только не забудьте поднять сиденье на унитазе.
Я выхожу из гостиной, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и уже в коридоре срываюсь с места и мчусь наверх, в спальню Бабули Кошак. Рывком распахиваю дверцу шкафа, и оттуда вываливаются все тридцать пар тапочек, а следом за ними — наш старый друг мистер Лиственное Дыхание, жираф Джим.
— О, — говорит он, — привет.
— Что ты здесь делаешь?
— А ты что здесь делаешь?
— Но я хотя бы не прячусь в шкафу старой леди.
— Я — жираф-призрак, — говорит Джим, как будто это все объясняет.
— Ну, я здесь по делу. Помогаю полиции вести расследование. Среди этих тапок есть два моих. Хотя я слабо себе представляю, как мне теперь их найти, не говоря уж о том, чтобы подобрать пару.
— Вот один, — говорит Джим, указав на искомый тапок правым передним копытом. — А вон там — второй, — говорит он, указав на второй тапок левым передним копытом.
— Круто. И как ты так быстро с ними разобрался?
— Они сделаны в виде инопланетных пришельцев, — объясняет жираф. — А все остальные — обычные шлепанцы. Просто коричневые или в клеточку.
Я киваю.
— И еще от них пахнет.
— У тебя, наверное, очень чувствительный нос, если ты различаешь запахи тридцати разных пар тапочек. Да, очень чувствительный. — Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я добавляю: — Или, может быть, просто большой.
— Чушь собачья. Без хвостика.
Потом мы какое-то время молчим. Я подбираю свои тапки в виде инопланетных пришельцев, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и говорю:
— Ну что, я пойду?
— А меня чего спрашивать? Если я безобразный и скверный характером, это еще не значит, что я твоя мамочка.
— Слушай, если ты будешь и дальше меня преследовать…
— Я тебя не преследую, делать мне нечего.
— Куда бы я ни пошел, ты всегда там.
— Значит, это ты меня преследуешь. Если по здравому размышлению.
— По здравому размышлению?! Не смеши мои очки, — говорю я, поправляя очки. — Ты — жираф- призрак, а призрачные жирафы не мыслят здраво. Это общеизвестный факт. Так что давай возвращайся в шкаф. Где тебе самое место.
— Хорошо, — говорит Джим, забираясь обратно в шкаф. — Увидимся в камере, дятел.
Я надеваю тапочки в виде инопланетных пришельцев на руки, как перчатки в виде инопланетных пришельцев, и закрываю шкаф. Остальные двадцать девять пар тапочек остаются лежать на полу. И только почти у двери до меня вдруг доходит, что сейчас сказал Джим.
— Погоди. Ты сказал «в камере»? Это в какой камере? В тюрьме?
— Я тебя не слышу, — говорит Джим из шкафа. — Я в шкафу.
Я открываю шкаф и повторяю вопрос:
— Ты так сказал?
— Ну, наверное.
— А почему ты так сказал?
— Этот полицейский, он еще в доме, — объясняет Джим, почесывая седалище кончиком хвоста. — Если он увидит, что ты забрал эти тапки, он тебя арестует. За извращенство отправления правосудия.
— За извращение.
— Извращение — дело житейское, а извращенство карается по всей строгости, — говорит Джим с умным видом. — Тапочки как вещественные доказательства должны быть подвергнуты обязательной экспертизе.
— Здесь еще двадцать девять пар. Приблизительно. Никто даже и не заметит, что одной не хватает.
— Хорошо, Спек, но давай предположим. Старушка невиновна. Тапки подбросил маньяк- бабушконенавистник. Скажем, племянник, у которого зуб на бабку. И лишь на одном из всех шестидесяти отдельных тапок остался волос с лодыжки злодея. Я подчеркиваю: лишь на одном. А если как раз на твоем? Старую леди признают виновной и посадят в тюрьму. За преступление, которое она не совершала. Таким образом, пострадает невинный. А почему? Потому что удобство собственных ног для кого-то, не будем показывать пальцем, важнее торжества справедливости.
