Я закусываю губу.
— Лично мне глубоко фиолетово, — продолжает Джим. — Ну, посадят бабулю, оно даже и к лучшему. В супермаркете меньше толкучки на одну тормознутую бабку. Просто я за тебя волнуюсь. Чтобы тебя потом совесть не мучила.
Я улыбаюсь тепло и сердечно.
— Что, правда?
— Что?
— То, что ты сейчас сказал. Что ты за меня волнуешься.
— Вот только не надо сентиментальных соплей. Тем более когда мы в спальне, наедине. Что люди подумают?!
Я сажусь на краешек кровати.
— Но никто же не знает, что мы сейчас здесь.
— Спек, иногда ты меня пугаешь. Тебе, пожалуй, пора. Пока тот полицейский не вызвал подкрепление.
— Ой, я про него и забыл. До свидания, Джим.
— Чао-какао. — Обольстительно вильнув задом, он исчезает среди верхней одежды.
Я мчусь обратно в гостиную, но потом, вспомнив про тапки в виде инопланетных пришельцев у себя на руках, разворачиваюсь на ходу, возвращаюсь в спальню, открываю окно, кидаю тапки подальше в сад и спускаюсь в гостиную.
— Прошу прошения, что так долго, инспектор. Тут на удивление уютный сортир.
Полицейский и Бабуля Кошак по-прежнему сидят на диване. У Бабули подбиты оба глаза. Раньше я этого не замечал.
— Ну, нам пора, — говорит полицейский, вставая. Бабуля Кошак тоже встает, ее наручники погромыхивают на ветру. Странно, что ветер дует в помещении. Либо где-то открыто окно, либо у кого-то из нас очень простуженная душа.
Золотые дожди
У нас с Воздержаньей выявили рак мозга. Доктор Яблочко сказал, что мы слишком много времени проводим перед телевизором. Но скорее всего причиной развития заболевания стала Эддина телеантенна. Как бы там ни было, у нас у обоих рак мозга, и мы оба умрем.
— Мы правда умрем? — уточняю я у доктора в наш следующий визит.
Жена сидит рядом, ее прямые каштановые волосы собраны в прямой каштановый хвост круглой коричневой резинкой. Она вынимает руку из кармана своей длинной коричневой юбки и берет меня за руку.
— Нет, — говорит доктор Яблочко. — Можно вас прооперировать. Вскрыть черепную коробку и прооперировать мозг.
Я смотрю на жену и улыбаюсь. Она смотрит на меня и не улыбается. А потом — улыбается.
— Доктор Яблочко, а можно прооперировать нас с женой одновременно? Мы будем держаться за руки.
— Да, разумеется.
— И долго нам ждать?
Доктор Яблочко заворачивает манжет и смотрит на часы у себя на руке.
— Минут десять.
— Тогда, — говорю я, вставая, — нам, наверное, надо идти.
— Можно поехать на автобусе, — предлагает Воздержанья.
— Не нужно на автобусе, — говорит доктор Яблочко, поднимая телефонную трубку. — Я закажу вам такси. За наш счет.
Мы с Воздержаньей лишь переглядываемся.
Через пару минут мы опять переглядываемся, но теперь уже — на стоянке перед поликлиникой, залитой ярким солнечным светом. Подъезжает такси. Таксист в белых перчатках.
Всю дорогу мы держимся за руки. От поликлиники до больницы — минут пять на машине, но когда у тебя рак мозга, пять минут — это очень долго.
Описать симптомы рака мозга — дело весьма затруднительное. Воздержанья говорит, что это как оцарапанное колено, только в мозгах. Ты постоянно что-то забываешь и что-то вспоминаешь. Легко впадаешь в растерянность. Например, смотришь на себя в зеркало и поражаешься, какой ты вдруг стал симпатичный, а потом понимаешь, что это не ты, а твоя жена.
Жена смотрит в окно. Я кладу руку ей на плечо и спрашиваю:
— Волнуешься?
Она качает головой.
— А я вот волнуюсь. Мне как-то не очень приятно, что мне вскроют голову. Да, я постоянно ее раскрываю, метафорически выражаясь. Как и всякий писатель. Но это немножко другое.
Она кивает.
— Интересно, а как они будут вскрывать черепную коробку? Вообще срежут весь верх или приоткроют ее, как дверцу?
— На самом деле они ничего не вскрывают, — объясняет Воздержанья. — Доктор Яблочко пошутил.
— Ничего себе шуточки.
— Да ладно, Скотт. Он просто хотел посмеяться.
— Да, но за чей счет? Кстати, о счетах, — говорю я, просияв. — Правда, мило, что нам оплатили такси за счет службы здравоохранения?
Воздержанья кивает.
— И справедливо. Мы платим налоги по таксе, а нам оплачивают такси. — Я жду, что Воздержанья засмеется. Она не смеется, и я поясняю: — Я сейчас не пытался шутить.
— Я знаю, — говорит она и еще крепче сжимает мою руку.
— Если бы я попытался шутить, ты бы сразу это поняла. И тебе было бы очень смешно. Всем было бы очень смешно. Мы бы просто валялись от смеха. Таксисту пришлось бы остановиться, чтобы мы все отсмеялись.
Воздержанья улыбается. Да, у меня не получается ее рассмешить, но я знаю, как сделать так, чтобы она улыбнулась.
И вот мы в больнице, в хирургическом отделении. Внутри. Здесь все такое же, как снаружи, только с изнанки. Здесь есть деревья в больших горшках. Стены покрашены в небесно-голубой цвет. Простыни и наволочки — снежно-белые. Мы с Воздержаньей сидим на кровати, держась за руки. Нас поместили в отдельную палату и поставили нам двуспальную кровать. Они просто не знали, что мы — современная пара и спим в разных кроватях.
— Так приятно, — говорит Воздержанья, разглаживая рукой простыню. — Я имею в виду, что вместе. В одной кровати.
Я соглашаюсь:
— Приятно. Но не практично.
— В каком смысле?
Я пытаюсь придумать пример.
— Ну, допустим, ты спишь. А я хочу повернуться, чтобы почесать локоть. Ну или колено. И могу случайно пихнуть тебя локтем. Или коленом.
— Да я бы не стала особенно возражать.
— Но это опасно, — говорю я с искренним беспокойством. — У меня острые локти, а колени — твердые.
— Я все равно бы не стала возражать.
