— Это вряд ли.
Он смотрит на часы.
— Бар еще работает.
— Какой бар?
— Бар при больнице.
— Ага.
— Да, меня лечат от рака мозга, — говорю я, пока он заказывает нам по пиву, — но мне все же хватает мозгов, чтобы знать, что супергероев не существует.
— А я и не говорю, что они существуют. — Он вручает мне мою пинту и проводит к свободному столику. — Вы спросили, чем я занимаюсь, и я вам ответил. Помогаю тем, кто нуждается в помощи.
— И в чем нуждаются те, кто нуждается?
— В помощи.
— Да, но какого рода помощи?
Он глубоко втягивается, или затягивается, или как там оно называется, сигаретой.
— В помощи со стимуляцией и последующим облегчением.
— Какого рода облегчением?
— Вы задаете слишком много вопросом. А у некоторых, между прочим, только-только закончился рабочий день.
— Да, но какого рода облегчение?
— Ручным, оральным, любым. Я работаю в мужском эскорт-агентстве. Мне платят за то, чтобы я удовлетворял людей сексуально.
— Да уж, не самая приятная работа.
— Отнюдь, — говорит он в защиту своей работы. — Ведешь шикарную жизнь. Обедаешь с богатыми и знаменитыми. Путешествуешь по всему миру.
— Но тут же больница.
— А вы оглянитесь вокруг. Как здесь шикарно.
На самом деле здесь и вправду шикарно. Белый мраморный пол, столики из полированного стекла. Скрытые светильники скрыты так хорошо, что их даже не видно. Посетители бара — хирурги с мировым именем, занятые в хирургии головного мозга, — попивают коктейли и беседуют с пациентами, жизни которых собственноручно спасли буквально вчера.
— И зачем мне мотаться по миру, если все, что мне нужно, есть прямо здесь, в этой больнице?
Я киваю. Кажется, я начинаю врубаться.
— Если я правильно понял, вы имеете в виду хорошеньких медсестер. Вам платят за секс с хорошенькими медсестрами. — Я на секунду задумываюсь, а потом добавляю: — Но зачем бы хорошеньким медсестрам платить вам за секс?
— Я вообще даже не упоминал про хорошеньких медсестер.
— Тогда с кем?
Он тушит в пепельнице сигарету, выпивает всю пинту одним глотком и прикуривает новую сигарету.
— С пациентами.
— Вот это уже более правдоподобно.
— В основном с инвалидами и калеками. Среди них есть и такие, кто даже не может поднять свою правую руку, — говорит он печально. — А у самых несчастных даже нет правой руки.
— О Господи.
— Больше всего лично мне жалко старых людей. Тех, у кого умерли жены. А они уже не в состоянии выйти в общество и снять девочку на ночь.
— Вы занимаетесь сексом с пожилыми людьми?
— А кто этим не занимается?
— Я не занимаюсь, — говорю я с достоинством. — На самом деле почти никто не занимается. И даже почти никто из пожилых людей.
— Как бы там ни было, речь не о сексе. Речь о том, чтобы сделать мир чуточку лучше. Представьте себе, вы прикованы к постели, и целый день у вас перед глазами мелькают хорошенькие медсестры, а вы даже пыптика побаловать не можете.
— Кого побаловать?
— Пыптика.
— А это кто?
— Молодой человек, я пытаюсь сказать, что есть люди, которые по состоянию здоровья просто не могут заняться самоудовлетворением.
— Речь идет о мужчинах, я правильно понимаю? Вы занимаетесь сексом с мужчинами. — Он молчит, так что я продолжаю: — Ну хорошо, а зачем вам такой костюм?
— Он их возбуждает. Для инвалида, прикованного к постели, возможность ходить или раскачиваться на люстре — все равно что для нормального человека запрыгнуть с земли на крышу небоскреба. В ваших глазах я, может быть, выгляжу идиотом. Но для них я — герой.
— А вы так делаете? Раскачиваетесь на люстрах?
— Я делаю все, о чем меня просят.
— И кто-то из них попросил вас покачаться на люстре?
Он кивает.
— Да, она очень от этого возбуждалась.
— А вы уверены, что она не издевалась над вами?
— Меня не спрашивайте, — говорит он серьезно. — Женщин я категорически не понимаю. Если по правде, меня от них просто тошнит.
— Как-то вы это сказали… с такой пронзительной горечью.
Он сплевывает на пол.
— А вы как думаете? Взять хоть этого Джеймса. Он хорош собой, да. И только поэтому им всем страсть как хочется завалиться с ним в койку. Всем хорошеньким медсестрам. И взять меня, человека, достойного во всех отношениях. С кем мне приходится иметь дело? С инвалидами, калеками и людьми, которые даже не могут проснуться.
— А Джеймс, это кто?
Он кивает куда-то в угол.
— Джеймс Жираф, новый врач.
— А, это который в темных очках. — Новый врач Джеймс Жираф сидит на низком кожаном диване в компании шести хорошеньких медсестер, которые всячески его обхаживают, и ласкают, и тянут руки, чтобы почесать ему под подбородком. — Похоже, он пользуется популярностью.
— А всем остальным остается смотреть и завидовать. Куда бы я ни пошел, я везде натыкаюсь на хорошенькую медсестру, всю в слезах, потому что доктор Жираф разбил ее сердце, бросил ее ради лучшей подруги, и все в том же духе.
— В таком случае им надо держаться от него подальше.
— А вы попытайтесь им это сказать. Они называют его мерзавцем, грубияном и хамом, говорят, что они его ненавидят; говорят, что им даже смотреть на него противно. А потом встречают его в коридоре, смотрят в эти его печальные карие глаза и прямо тают. Меня с этого просто тошнит.
— А как они смотрят в его печальные карие глаза? Он же носит темные очки.
— Он их снимает.
— Но даже если снимает, он же очень высокий. Чтобы заглянуть ему в глаза, медсестре надо встать на табуретку.
— С такими глазами — не надо. От взгляда Джеймса у девушек трусики плавятся.
— Тогда, может быть, он и есть настоящий супергерой. — Мой собеседник опять кривится, и я поспешно добавляю: — Кстати, мне вовсе не кажется, что он так уж хорош собой.
— Джеймс безусловно хорош собой, у него очень неординарная внешность. Да, лицо у него необычное, и нос несколько великоват. Но это так, мелочи. Главное — это глаза. И походка. Такая
