Исход (Том 2)

боль. Он услышал треск, когда она сломалась. И закричал. А затем вокруг него были только горные разломы, скалы, уходящие глубоко вниз, и где-то там, в расщелине, журчание ручья. Гарольд ударится оземь, подскочил высоко в воздух, снова закричал, еще раз приземлился на правую ногу, услышал, как та сломалась еще в каком-то месте, опять подскочил, упал, покатился и неожиданно зацепился на ствол высохшего дерева, сломанного бурей. Если бы этого не произошло, он свалился бы в самый низ ущелья, в бурлящую воду, и тогда бы горная форель лакомилась им, а не птицы.

Гарольд записал в дневнике, по-прежнему удивляясь своим детским каракулям: «Я не виню Надин». Это было правдой. Но тогда он винил ее. Дрожащий, испуганный, с правой ногой, превратившейся в горящий клубок боли, он, собрав последние силы, немного прополз по склону вверх. Высоко над собой он увидел Надин, склонившуюся над бордюром. Крошечное лицо ее было бледным, кукольное личико.

— Надин! — крикнул он хриплым голосом. — Веревку! Она в багажнике!

Но женщина только смотрела на него вниз. Он подумал было, что она не услышала его, и собрался повторить просьбу, когда увидел, как ее голова двигается налево, направо, слова налево. Очень медленно. Она качала головой.

— Надин! Я не могу выбраться без веревки! У меня сломана нога!

Надин не ответила. Она смотрела на него сверху вниз, уже не качая головой. У Гарольда возникло чувство, что он находится в глубокой яме, а она смотрит на него через край.

— Надин, брось мне веревку!

Снова это медленное покачивание головой, такое же ужасное, как крышка гроба, медленно опускающаяся на человека, который еще не умер, но находится в состоянии каталепсии.

— НАДИН! РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО!

Наконец до него донесся ее голос, тихий, но вполне различимый в величественной тишине гор:

— Все это было организовано, Гарольд. Мне нужно ехать. Извини, мне очень жаль.

Но Надин не сделала ни единого движения; она стояла у бордюра, глядя на него, лежащего в двухстах футах внизу. А мухи уже принялись за свою работу, деловито копошась в каплях его крови на камнях, о которые он ударялся, оставляя на них куски своей плоти.

Гарольд стал карабкаться вверх, волоча раздробленную ногу. Поначалу не было ненависти, желания всадить в нее пулю. Ему казалось жизненно важным подобраться поближе, чтобы увидеть выражение ее лица.

Был час пополудни. Стояла жара. Пот стекал с его лица, капая на острые выступы скал, по которым он карабкался вверх. Он подтягивался вверх на руках и отталкивался левой ногой, как раненое насекомое. Горячее дыхание вырывалось из его груди. Гарольд не имел представления, сколько времени продолжался его подъем; пару раз он сильно зацепился поврежденной ногой за выступ скалы, взрыв боли был настолько велик, что он потерял сознание. Несколько раз он соскальзывал назад, постанывая от беспомощности.

Наконец, он понял, что не может двигаться дальше. Тени удлинялись. Прошло часа три. Он не мог вспомнить, когда в последний раз смотрел вверх на дорогу, — скорее всего, больше часа назад. Возможно, Надин уже давным-давно ушла. Но она по-прежнему была здесь, и хотя он сумел подняться только метров на двадцать пять, выражение ее лица было дьявольски четким. Оно выражало скорбь и печаль, но глаза ее были пустыми и отстраненными. Ее глаза были с ним.

Именно тогда Гарольд возненавидел ее и ощупал кобуру. «Кольт» был на месте. Он взвел курок, прикрывая оружие телом, чтобы она не заметила.

— Надин…

— Таким вот образом лучше, Гарольд. Лучше для тебя, потому что его способом это будет намного хуже. Ты же понимаешь это, правда? Ты не хочешь встречаться с ним лицом к лицу, Гарольд. Он считает, что кто-то, предавший одну сторону, может предать и другую. Он убьет тебя. Но сначала сведет с ума. Он обладает такой силой. Он оставил выбор за мной. Вот так… или по его воле. Я выбрала это. Ты можешь быстро покончить со всем, если у тебя достаточно мужества. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Гарольд проверил магазин пистолета, спрятанного в расщелине.

— А как же ты? — спросил он. — Разве ты не предатель?

Голос ее был печален:

— Я никогда не предавала его в своем сердце.

— Думаю, именно там ты и предала его! — крикнул в ответ Гарольд. Он попытался придать своему лицу выражение искренности, но на самом деле он вычислял расстояние. Самое большее он мог выстрелить два раза. А попасть из пистолета можно только при удачном стечении обстоятельств. — Думаю, ему известно и это.

— Я нужна ему, — сказала она, — и он нужен мне. А ты никогда не имел к этому отношения, Гарольд. И если мы поедем дальше вместе, я могу позволить… позволить тебе сделать кое-что со мной. Ту незначительную вещь. А это уничтожит все. Я не могу так рисковать после стольких жертв, крови и несчастий. Мы вместе продали наши души, Гарольд, но во мне осталось еще многое, чтобы сполна получить за все.

— Я заплачу тебе сполна, — произнес Гарольд, ему удалось встать на колени. Солнце слепило глаза, кружилась голова. Казалось, он слышал голоса — голос, — закричавшие в удивленном протесте. Гарольд нажал на спуск. Раздался выстрел, эхо повторило его, отражаясь от скал и постепенно затихая. Удивленная гримаса исказила лицо Надин.

Гарольд, опьяненный успехом, подумал: «Она не рассчитывала на это!» Рот Надин открылся, превратившись в шокированное, круглое «О». Глаза расширились. Пальцы рук напряглись и взмыли, как будто она собиралась сыграть длинную мелодию на невидимом пианино. Момент был настолько хорош, что Гарольд потратил секунду-другую, наслаждаясь этим зрелищем и даже не осознавая, что промахнулся. Когда же до него дошел этот факт, он поднял пистолет и прицелился, обхватив правое запястье левой рукой.

— Гарольд! Нет! Ты не можешь!

— Я не могу? Это такая незначительная вещь — нажать курок. Конечно, я смогу.

Казалось, Надин была настолько поражена, что утратила способность двигаться, и, когда прицел пистолета замер на впадинке ее горла, Гарольд почувствовал внезапную холодную уверенность, что именно так все и должно закончиться — коротким, бессмысленным взрывом безумной ярости.

Мысленно он уже видел ее мертвой.

Но когда он начал нажимать курок, случились две вещи. Пот застлал ему глаза, размывая ее лицо. И он начал скользить вниз. Позже он убеждал себя, что в этом виноваты мелкие камешки или у него дрогнула нога, или то и другое вместе. Вполне возможно, так оно и было. Но это чувствовалось… как толчок, и длинными ночами он никак не мог переубедить себя в обратном. В дневное время он был рационалистом до мозга костей, но ночью эта тающая уверенность выползала и набрасывалась на него. Выстрел, предназначенный для ее горла, получился странным: пуля полетела высоко, широко, грациозно в безразличное небо. Гарольд снова скатился вниз к сломанному бурей дереву, ударяясь на ходу правой ногой, пылающей от лодыжки до паха. Он ударился о дерево и потерял сознание. А когда пришел в себя, уже стемнело, и луна, уже в третьей четверти, одиноко сияла над ущельем. Надин уехала.

Первую ночь Гарольд провел в ужасе, бредя тем, что он никогда не сможет доползти до дороги, уверенный, что умрет в ущелье. Но когда пришло утро, он снова стал карабкаться вверх, корчась от боли. Начал он около семи часов, как раз в то время, когда большой оранжевый самосвал Похоронного комитета покидал автовокзал там, в Боулдере. В конце концов Гарольд ухватился израненной рукой за цепь ограждения — случилось это в пять часов вечера. Его мотоцикл был по-прежнему на месте, и Гарольд чуть не расплакался от облегчения. Он достал банки с провизией и консервный нож, открыл одну из банок и затолкал в рот пригоршню тушеного мяса. Но вкус был отвратительным, и после продолжительной борьбы он выплюнул еду.

Гарольд начинал понимать непреложный факт приближающейся смерти, он лежал рядом со своим «триумфом» и рыдал, навалившись на вывернутую, сломанную ногу. В таком положении он смог даже немного поспать.