Исход (Том 2)

взорвавшись, выполнит роль шрапнели. Я доверяю твоим суждениям, дорогая. Все будет, как в той сказке о портном и мухах. Одним ударом семерых. Только в данном случае мы имеем дело с кучкой политиканов.

Надин, отодвинув в сторону туфли и шарфы, засунула коробку поглубже, прикрыла ее вещами и закрыта дверцы шкафа. Вот так. Дело сделано. К лучшему или к худшему.

Она быстро покинула дом, не оглядываясь назад, стараясь игнорировать голос, не желавший умирать, голос, который просил ее вернуться и разъединить провода, связывающие динамит и рацию, моливший бросить все, пока это не свело ее с ума. Потому что разве не это ждет ее впереди, теперь уже недели через две? Разве не безумие будет единственным логическим завершением ее пути?

Бросив сумку с продуктами в багажник, она села на свою «веспу». И все время ее поездки голос вел свое: «Ты же не собираешься оставить это там, ведь так? Ты ведь не собираешься оставить там эту бомбу?»

«В мире, в котором погибло столько людей…»

Надин сделала поворот, с трудом разбирая, куда она едет.

«… самый великий грех отнять человеческую жизнь».

А здесь целых семь жизней. Нет, даже больше, потому что Комитет собирается заслушать отчеты предводителей нескольких подкомитетов.

Надин остановилась на углу Бейзлайн-роуд и Бродвея, намереваясь развернуть «веспу» и вернуться назад. Она дрожала как осиновый лист.

И позже она так и не смогла точно объяснить Гарольду, что же случилось, — по правде говоря, она и не пыталась сделать этого. Ее охватил ужас.

У Надин потемнело перед глазами. Темнота пришла, как медленно опускающийся черный занавес, колышущийся на ветру. Время от времени ветер дул сильнее, и занавес хлопал сильнее, и из-под его покрова она видела проблески дневного света и неясно этот пустынный перекресток. Но занавес неотступно затмевал зрение, и вскоре она затерялась в нем. Она ослепла, оглохла, потеряла всякую чувствительность. Думающее существо, Надин-эго, плыло в темном черном коконе, напоминающем морские волны или некую текучую субстанцию.

И она чувствовала, как он пробирается в нее.

Крик поднимался в ней, но у нее не было рта, чтобы кричать.

Проникновение: превращение.

Она не знала, что означают эти слова, составленные вместе подобным образом; она знала только то, что они — истина.

Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Позднее у нее возникли метафоры, чтобы описать это чувство, но она отвергла все, кроме одной:

Ты плаваешь и вдруг, совершенно внезапно, посреди теплого течения, попадаешь в ледяной поток.

Тебе вводят новокаин, и дантист удаляет зуб. Он вырывается абсолютно безболезненно. Ты выплевываешь кровь в белую эмалированную ванночку. В тебе дыра: ты пробита. Можно засунуть кончик языка в углубление, где еще секунду назад жила часть тебя.

Ты смотришь в зеркало на свое лицо. Смотришь очень долго. Пять минут, десять, пятнадцать. Не моргая. Ты смотришь с каким-то ужасом, как будто твое лицо изменилось, как лицо Лона Чейни-младшего из эпопеи о волках-оборотнях. Ты кажешься себе незнакомцем, этаким смуглолицым Doppelganger[22], психом-вампиром с бледной кожей и запавшими глазами.

В действительности не происходило ничего подобного, но очень похожее.

Темный человек вошел в нее, и он был холодным.

Когда Надин открыла глаза, первый ее мыслью было, что она побывала в аду. Ад был белизной, тезис на антитезис темного человека. Она видела белую, цвета слоновой кости, как бы выбеленную хлорной известью пустоту. Белизна, белым-бело. Это был белый ад, и он был повсюду. Она смотрела на белизну (невозможно было смотреть внутрь неё), зачарованная, агонизирующая, когда вдруг поняла, что ощущает сиденье «веспы» и что появился другой цвет — зеленый — на периферии ее видения.

Дернувшись, Надин вывела свой взгляд из ступора. Она огляделась вокруг. Губы у нее дрожали, зрачки расширились от страха. Темный человек находится внутри нее, Флегг был внутри, и когда он входил, то закрыл все пять органов чувств, ее ощущение реальности. Он вел ее так, как человек ведет машину или грузовик. И он привел ее… куда?

Она посмотрела на белизну и поняла, что это полотнище экрана уличного кинотеатра, белеющее на фоне молочно-белого дождевого дневного неба. Повернувшись, Надин увидела здание закусочной, недавно выкрашенное в ярко-розовый цвет. Надпись над входом гласила: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К ВЕСЕЛЫМ БЛИЗНЕЦАМ! НАСЛАЖДАЙТЕСЬ И РАЗВЛЕКАЙТЕСЬ ПОД ЗВЕЗДАМИ!»

Темнота опустилась на нее на пересечении Бейзлайн-роуд и Бродвея. Теперь Надин находилась на Двадцать восьмой улице, почти рядом с окраиной города, дорога вела в… Лонгмонт, так?

Внутри нее, в глубинах ее разума, сохранился его привкус, как застывший жир. Надин была окружена столбиками, стальными столбиками, как охранниками, каждый высотой футов в пять и на каждом громкоговоритель уличного кино. На площадке перед, кинотеатром сквозь гравий пробивалась трава и одуванчики. Надин подумала, что дела у «Веселых близнецов» вряд ли шли хорошо с середины июня. Можно сказать, что для шоу-бизнеса наступил мертвый сезон.

— Почему я здесь? — прошептала она.

Она разговаривала сама с собой и не ожидала ответа. Поэтому, когда ей ответили, крик ужаса вырвался из ее груди. Все колонки громкоговорителей с оглушительным грохотом упали на поросший травой гравий, как мертвые тела.

— НАДИН! — проревели колонки, и это был его голос, и как она тогда закричала! Руки взметнулись к голове, пальцы зажали уши, но все колонки заработали одновременно, и некуда было спрятаться от этого голоса, полного угрожающего веселья и пугающей до смерти похоти:

— НАДИН, НАДИН, О, КАК МНЕ ХОЧЕТСЯ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЮ ДЕТКУ, КРАСАВИЦУ…

— Прекрати! — закричала она что есть мочи, но ее крик был так тих по сравнению с этим громоподобным голосом. И все же на какой-то момент голос действительно замолчал. Наступила тишина. Упавшие громкоговорители взирали на нее с гравия, как глаза огромного насекомого.

Медленно Надин отняла руки от ушей.

«Ты сошла с ума, — успокаивала она сама себя. — Вот что это такое. Напряжение ожидания… и все эти забавы Гарольда… приведи к взрыву… все это в конце концов подвело тебя к конечной грани, дорогая, и ты сошла с ума. Возможно, это даже к лучшему». Но она не сошла с ума, и Надин знала это. Это было намного хуже, чем просто безумие.

Как будто доказывая это, голос из громкоговорителей тоном директора, отчитывающего учеников за шалость, произнес:

— НАДИН, ОНИ ЗНАЮТ.

— Они знают, — повторила она. Надин не могла сказать с уверенностью, кто такие они и что они знают, но была вполне уверена, что это неизбежно.

— ТЫ ПОСТУПИЛА ГЛУПО. БОГУ НРАВИТСЯ ГЛУПОСТЬ; МНЕ — НЕТ.

Слова прогремели, отдавая эхом в дневном воздухе.

Надин вся взмокла, волосы прилипли к смертельно побледневшим щекам, ее била дрожь. «Глупо, — подумала она. — Глупо. Глупо. Я знаю, что означают эти слова. Я думаю. Я думаю, они означают смерть».

— ОНИ ЗНАЮТ ОБО ВСЕМ… КРОМЕ КОРОБКИ ИЗ-ПОД ОБУВИ. ДИНАМИТ.

Громкоговорители. Кругом громкоговорители, уставившиеся на нее с белого гравия, взирающие на нее сквозь островки одуванчиков, закрывших свои солнечные головки от дождя.

— СТУПАЙ НА ПЛАТО ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА. ОСТАВАЙСЯ ТАМ. ДО ЗАВТРАШНЕЙ НОЧИ. ПОКА ОНИ НЕ ВСТРЕТЯТСЯ. А ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.

Теперь Надин почувствовала простую, сияющую благодарность. Они были глупы… но им столь великодушно подарили еще один шанс. Они достаточно важны, потому что у них есть еще возможность исправиться и оправдаться. И скоро, очень скоро она будет с ним… и тогда она