— Еще одно предостережение? Мне понятна твоя обида, господин, — ответила я. — Но это — твоя обида, и не надо обременять ею меня.
— Предупреди своего телохранителя, — повторил Макбет. — Или это придется делать мне. — Он склонил голову, а я, не отвечая, повернулась к нему спиной.
Руари, видевший, что я проиграла, ничем этого не показал. Он протянул мне руку, и мы вместе вышли из зала. Я не стала ему ничего говорить.
На следующий день утром мы собрались у ближайшей церкви для прощальной церемонии. Там должна была состояться еще одна встреча Кнута и Малькольма, и последний собирался представить саксонскому королю старшего сына Дункана. В какой-то момент он поднял своего правнука на руки и протянул его королю Кнуту. Двухлетний крепыш разразился страшным ревом, поставив в неловкое положение обе монаршие особы. И тем не менее, смысл этой церемонии был очевиден: юный Малькольм Мак Дункан символически выражал свою верность правителю Англии.
Кроме того, все присутствующие поняли, что, заставив своего правнука присягать Англии, старый Малькольм заявлял, что впредь престол будет переходить по его линии — от внука к правнуку. Я заметила, что Боде, Макбет и еще кое-кто помрачнели. Однако остальные встретили поступок короля аплодисментами.
Леди Сатен вышла вперед и забрала мальчика у своего тестя. Я находилась в ее свите, и она, обернувшись, передала мне раскричавшегося малыша. Он выворачивался, стараясь спуститься вниз, и я опустила его на землю и взяла за руку. Он потянул меня вперед с силой барана, который тащит за собой пастуха. Окружающие начали смеяться, и лишь я ощутила странную тяжесть на сердце.
И когда, содрогнувшись, я поняла, что это — предвестие будущего, эпизод сковал меня и всех собравшихся невидимой цепью. Символический договор, заключенный капризным ребенком с двумя старыми королями, обладал своим смыслом, тогда еще неведомым мне.
Глава 10
Ко дню свадьбы Абернет вылизали и вымыли дочиста — все было починено, смазано и сверкало, как новенькое. Долина никому не давала покоя. Она следила за тем, как печется хлеб и варится пиво для свадебного пира, и отдавала приказания, словно полководец на поле битвы.
Она двигала горшки и пробовала блюда на кухне, а в зале вместе со мной и Эллой усадила двух швей, которые строчили с бешеной скоростью. Она следила за тем, чтобы наших собак каждую неделю мыли в болотном мирте, дабы избавить их от блох, так что теперь, едва завидев Долину, они разбегались в разные стороны. Она наводила ужас на всех. Мы с Боде пытались всячески ее избегать.
За несколько недель до этого она вытащила меня на ярмарку, где накупила целый ворох шелка и полотна, и теперь мы без устали кроили из этих тканей платья, сорочки, накидки и постельное белье. Все это складывалось в деревянный сундук с лавандой и вахтой, который должен был отправиться вместе со мной в Морей.
И вот дождливым майским утром меня обвенчали с Гиллекомганом по обряду Римской церкви с произнесением клятв и благословениями на вымытом дождем крыльце приходской церкви. Лишь истинная королева могла вступать в брак в стенах епископальной церкви. Лично я хотела кельтскую свадьбу с чтением древних поэм и искренними клятвами, произносящимися над водой и пламенем с переплетенными руками, символизирующими вечность. Ни разу улыбка не коснулась моих губ — ни тогда, когда я получила холодный поцелуй от своего жениха, ни тогда, когда отец прошептал, что я выгляжу столь же прекрасно, как моя мать в день их свадьбы. Мы вошли в церковь и преклонили колени, каясь в еще не совершенных грехах, которые, судя по всему, нам все же суждено было совершить. И с этим было покончено.
Сидя за столом, я делала вид, что невероятно счастлива. Мой муж редко обращался ко мне, зато много смеялся и поднимал тосты за присутствующих гостей.
Поздно вечером целая вереница осипших шутов, способных стоять на ногах, так как Боде выставил на столы французское вино и датскую медовуху, а Долина вынесла еще и свое вино, настоенное на березовых почках, проводила нас в домик для гостей. Они играли на дудках и барабанах, хлопали в ладоши и пели. Гиллекомгана, которому еще предстояло ждать, когда его молодая жена будет готова, вынесли на руках его собственные воины, не случайно именуемые «дикими морейцами», ибо я никогда не видела мужчин, которые пили бы больше и кричали громче.
Долина и мои прислужницы раздели меня, и моя мачеха, квохча, осмотрела все вокруг, настояв на том, чтобы пол был усыпан лепестками гвоздик и ромашек, и проверила восковые свечи, горевшие в канделябрах.
Она обрызгала эссенцией сладкого мирта кровать под пологом, привязала красные нитки к ее столбикам и прикрепила ветку рябины над дверью, чтобы защитить нас от злых духов и эльфов.
Мэв заставила меня выпить вина с настойкой ивы и ромашки, чтобы расслабиться, и бояршника, чтобы тело мое оставалось активным и подвижным. Потом меня растерли лавандовым маслом и уложили в постель, накрыв одеялом до груди и разложив мои волосы, так что они стали походить на полыхающий костер.
Затем, по традиции, ко мне зашел отец и с ним несколько воинов, которые должны были поцеловать меня и пожелать мне доброй ночи. Я не могла смотреть на них.
И, наконец, в спальню, покачиваясь, вошел Гиллекомган, сильно пьяный. Он согнулся и запрыгнул на кровать, ибо традиция требует, чтобы жених подражал лососю, поднимающемуся вверх по течению в поисках пары. Кровать чуть не рухнула под его тяжестью, весельчаки удалились, и мы остались одни.
Не могу сказать, чтобы он был груб или жесток. Скорей я назвала бы его неумелым и неразумным любовником — он был неуклюж и пускал слюни. Не прошло и нескольких секунд, как наше первое любовное свидание закончилось, вызвав у меня кровотечение и повергнув в изумление. Он пришел в полный восторг от пятен крови на простыне, так как счел их свидетельством того, что я получила не меньшее удовольствие, чем он.
Уже на рассвете он снова разбудил меня, но я в ужасе отпрянула и отползла в сторону. Он сел, и я обрушила на него такую отповедь, что он часто-часто заморгал и принялся извиняться.
Так все началось.
За день до отъезда на север к Гиллекомгану кормилица Мэв обратила внимание на мою бледность и круги под глазами и поинтересовалась, уж не беременна ли я. Я резко ответила, что уже который день льет дождь, а дождливая погода никогда не улучшала мой внешний вид. Я не могла признаться в том, что боюсь уезжать из дома в далекий Морей.
Я отправилась к отцовскому барду Луагу, уже пожилому человеку, и попросила его рассказать мне все, что ему известно о моем новом доме. Луаг был сутул и седовлас, но голос у него по-прежнему оставался сильным, а память острой. Он взял арфу с медными струнами, чтобы оживить свои воспоминания, закрыл глаза и начал перечислять всех королей и воинов пиктов, населявших северные земли до скоттов, которые пришли с запада и захватили Шотландию. Он говорил, что Морей — это огромная земля, простирающаяся с востока на запад, с плодородными полями, горами, озерами и пустошами. Но, что самое важное, заверил меня Луаг, меня ожидает там не только дикая природа, но и изысканная культура. Он не сомневался, что я буду довольна.
В тот же день ко мне подошел Дростан, сообщивший, что он также уезжает из Абернета. Однако он не собирался сопровождать меня в Морей, он сказал, что уходит в монастырь, расположенный на острове озера Ливен в центральной части Файфа. Этот мирный остров, который я когда-то посещала вместе с Боде, был посвящен святому Сервану, ирландскому монаху, принесшему христианство в Шотландию. Монастырь принадлежал «слугам Господа» или «вассалам Бога», и в нем по-прежнему соблюдались кельтские обычаи, несмотря на то что Рим возражал против некоторых его установлений. Но главным богатством монастыря была библиотека.
— У них есть списки трудов святого Адомнана, описавшего жизнь святого Колумбы и составившего свод древних законов Ирландии, — сообщил мне Дростан, — а также свод законов, который был
