— Хотелось бы взглянуть.
Они вернулись в спальню. Амброзио открыл ящичек и достал пистолет. «Беретта» девятого калибра с семью патронами в обойме.
— Могу я взять его на несколько дней?
— Конечно.
Он передал пистолет Наде, она обернула его носовым платком и положила в сумочку.
Анжела ничего не спросила, ее как 'будто не удивило, что полиция проверяет оружие, принадлежащее жертве.
— Капитан говорил, что он ходил стрелять в тир.
— Не знаю. Я не люблю оружия. Я даже немного боюсь его. Мы об этом почти никогда не разговаривали. У каждого из нас была своя зона, куда мы старались не вторгаться. У меня были свои друзья, я ходила на концерты, в театры. Он редко сопровождал меня. Только если я настаивала, раз или два в году.
— Дом содержится в большом порядке.
— Видели барометры? Он их вечно проверял. Помню один случай, мы только недавно познакомились, я увидела их и удивилась. Ты похож на морского капитана, сказала я. Именно тогда он рассказал мне о своем приключении в Турине.
— Чемодан, с которым он ездил, у вас?
— Наверное, в квестуре.
— Я скажу, чтобы вам вернули.
Она сняла шубу, положила на диван, пошла на кухню. «Хотите что-нибудь выпить?» Вернулась с бутылкой коньяка, поставила на стол, достала из бара три рюмки.
— А что, комиссар, ключи, которые он носил с собой, так и не нашлись?
— В донесении об этом ничего нет.
— Впрочем, я поменяла замки. — Анжела налила в рюмки коньяк. Амброзио почувствовал, что она что- то недоговаривает.
— И хорошо сделали, сегодня опасно рисковать. Может быть, тот же убийца, или убийцы, если их было двое, как мы думаем, взяли ключи вместе с документами. Где он их обычно носил?
— В левом кармане пиджака. Или в пальто. По-моему, той ночью они были в пальто. Он любил чувствовать их под рукой. Кстати, и трамвайные билеты, он их тоже носил в пальто, чтобы не расстегиваться каждый раз, и какие-то мелкие деньги, телефонные жетоны… Вы не пьете, синьорина?
Надя поднесла к губам широкую рюмку, глотнула, как горькое лекарство, закашлялась.
— Ужасно крепкий…
Амброзио с удовольствием осушил свою рюмку и наполнил ее вновь. Он чувствовал, что в воздухе витает что-то, готовое вот-вот взорваться фразой, замечанием, чем-то таким, что изменит все его представления о расследовании, даст мысли новый мощный толчок. Ему показалось, будто именно здесь, среди вещей Этторе, Анжелу начали одолевать мучительные сомнения и она терзалась, не зная, поделиться ими с ним или нет. Ее надо было, что называется, дожать, и комиссар вновь завел разговор, от которого его самого уже подташнивало.
— Вы водите машину?
— У меня «фиат-500», почти музейный.
— Где вы его держите?
— На улице, перед домом. Этторе всегда говорил мне, что это неосторожно. У меня есть бокс в нашем дворе, но так сложно открывать ворота, засовы… ради микролитражки вековой давности. Я страхуюсь от угона с помощью цепи, которая весит, наверное, центнер, и обыкновенного замка. До сих пор воры относились к ним с уважением.
— Я все думаю, если бы он не продал машину, может быть…
Фраза родилась у него случайно, он не задал бы этого вопроса, если бы лихорадочно не искал способа как-то заставить женщину заговорить.
— Я тоже этим мучаюсь, я всегда думала, если бы Этторе не продал машину, он поехал бы в Турин на ней.
— Даже в туман?
— Определенно. Почему, черт возьми, он ее продал? Она еще была в приличном состоянии. Но он, со своей страстью к порядку, аккуратностью, продал ее, чтобы купить новую, последней модели, в январе. И не успел.
— Можно было погибнуть и на автостраде, в катастрофе. Мне жаль, что я опечалил вас.
— Не ваша вина.
Анжела допила свой коньяк, поставила пустую рюмку на стол и, мгновение поколебавшись, сказала:
— А знаете, комиссар, я видела парня, который пытался вставить ключ в замочную скважину двери.
— Этой квартиры? — чуть не подскочил от радости Амброзио, все еще боясь верить в удачу.
— Да. На нем была лыжная шапочка. Он обернулся, увидел меня — я только вошла, — и убежал. Я вышла за ним на улицу, но был сильный туман, и я ничего не увидела.
— Когда это случилось? Подумайте хорошенько.
— В феврале, примерно месяц назад.
— Вы кому-нибудь об этом рассказывали?
— Не нужно было этого делать? К той поре я уже поменяла замки. Да, я говорила Джорджио.
— Не могли бы вы спокойно повторить мне все подробности?
Глава 8
Кто-то недоговаривает, но теперь я почти уверен, что нахожусь на правильном пути. Эмануэла налила комиссару бокал белого вина.
— Этот незнакомец знал адрес жертвы?
— Ключами он завладел в ночь убийства или ему их дал тот, кто ограбил и убил Ринальди. В бумажнике были документы, они исчезли, установить адрес не составляло труда.
— Это было крайне неосторожно — идти в дом убитого человека.
— Да, разумеется. Думаю, что он несколько дней следил за подъездом. Анжела Бьянкарди ходит туда редко, вот он и решил, что ничем не рискует.
— Она смогла бы узнать парня?
— Не знаю. Очень уж мало она его видела, к тому же он нагнул голову. Запомнила только голубой помпон на лыжной шапочке.
Эмануэла говорила из кухни, где в кастрюльке варился рис.
— А что ты думаешь об этой синьоре Бьянкарди?
— Она изучала Пруста, Бодлера. Сейчас преподает французский. По-моему, милая и скромная женщина.
— Чувствительная и даже мнительная.
— Откуда ты взяла?
— Ей нравится Пруст. Сезон цветущей сирени, бульвары в настурциях, синьор Свэн, рассказывающий об умершей жене…
— Вот уж не знал, что и ты этим интересуешься.
— Читала кое-что недавно. Мне нравится и в то же время угнетает, вызывает скуку.
— Не говори этого никому. Ты права, это женщина с обнаженными нервами. Для нее Ринальди был опорой, защитой, вроде отца, как я понял. Его смерть нарушила равновесие.
— Не думаю, что он был ей только отцом.
— Я этого и не утверждаю. Он был ее любовником. Но еще и опекуном, и защитником, и опорой…
Они обедали в мягко освещенной комнате, выходившей окнами на улицу Чезаре Корренти; торшер с белым абажуром у дивана создавал приятный уют.
— Ты подозреваешь друзей этого пенсионера?
— Называть его пенсионером было бы не совсем правильно. При слове «пенсионер» представляется
